Но все оказалось поправимо: под моими окнами звучала ария герцога из «Риголетто» в исполнении ансамбля «Волчья стая».
– Сердце красавиц склонно к измене, – жутко фальшивя, голосил Жуков, – и к перемене, как ветер мая!
– С нежной улыбкой в страсти клянутся, плачут, смеются, – безбожно перевирая Верди, подхватил пьяный голос Жорки, соседа справа. – Нам изменяя!
– Вечно смеются, нас увлекают и изменяя-я-а-а-ют также шутя! – Голоса слились в протяжный вой.
Исполнителей легко можно было подвести под статью «подстрекательство к самоубийству».
Рука потянулась к телефонной трубке, но я подавила в себе желание вызвать милицию. Уместнее была неотложная медицинская помощь, причем мне.
Захватила подушку, перестелила постель в дальней комнате (бывшей маминой), хлопнула пустырника, закрыла окна, но заснула, конечно, не сразу.
Мысли крутились вокруг Француза.
Неужели родить ребенка от Короля мне не светит?
Отчаяние настигло меня, слезы обожгли глаза. «Ну почему, почему я не ящерица?»
* * *
На ферме царил хаос.
Коровы мычали, коллектив сбился в кучку у кабинета Гены Рысака, в воздухе разлился апокалипсис, как будто в чьей-то секретной лаборатории разбилась склянка с вирусом-убийцей и все обречены, но еще на что-то надеются.
– Нас закрывают, – упредил мой вопрос Миша Загорулько.
– Ну и что?
– Как – что? Ты не поняла? За-кры-вают!
Я не видела повода волноваться: все идет по плану. Лабораторию переносят, фермы объединяют. Коллективы сливаются или объединяются – что не так?
Но Загорулько объяснил:
– Не объединяют, а закрывают, Витя. Жуков раздал всем по тридцать тысяч рублей, обещал остальное после сделки. А сам кинул нас.
В голове помутилось.
– Как это?
– Каком кверху.
Грубость Загорулько вернула мне способность соображать:
– А где Рысак?
– Со вчерашнего дня Рысака никто не видел.
– Надо съездить к нему домой, – предложила я.
– Вот ты и поедешь.
Меня подхватили под руки, вывели из конторы, сунули в молоковозку, и мы с Василием Митрофановичем затряслись по ухабам и колдобинам.
Верка Рысакова, лохматая и злая как фурия, открыла на мой звонок.
– А-а, Петухова, входи, – кивнула она, – полюбуйся на вашего начальника.
Верка буквально втолкнула меня в спальню.
Раскинув члены, на двуспальной супружеской кровати почивал Геннадий Павлович.
Мы с Веркой затихли, рассматривая тщедушное тельце, поросшее чахлой растительностью: я – стыдливо, она – с ненавистью.
– Вот, утром с экспресс-доставкой грузов получила.
– Откуда?
– А шут его знает, – пожала плечами Верка, – сказали, в городе был.
