Иное дело — смысл. Он создается человеком и существует только в субъективном внутреннем мире сознания, о природе которого наука мало что может сказать. Предполагается, что каждому состоянию сознания соответствует некоторое состояние мозга. Но даже если это так, непосредственно, личностно мы воспринимаем не свой мозг, а именно состояния сознания — настроения, желания, идеи. Именно они обладают для нас ценностью и смыслом. Но мир наших смыслов сугубо индивидуален. Единственный способ поделиться ими — превратить их в сигналы, надеясь, что они вызовут резонанс, то есть информацию, в чьей-то душе и будут верно поняты (осмыслены).
Внешний мир вещей и внутренний мир идей надежно изолированы друг от друга. Физические сигналы не проникают в бестелесный мир идей, образов и смыслов, а образы субъективного мира не могут покидать сознание, как бы этого ни хотелось материалистам и эзотерикам. Но изменения случаются в обоих мирах, и универсальным посредником между мирами объективного и субъективного служит информация. Перемена сигнала светофора — информация для водителей, заставляющая их изменить образ действий на перекрестке. Но само это изменение — не вещь, которую можно схватить с криком: «Держи ее!» Оно ведь «не существует». В прошлом его не было — ровно горел красный сигнал. В настоящем его нет — сейчас столь же ровно горит зеленый. Но если информация — это случившееся в системе изменение, то что же такое ее хранение, передача и обработка? Разве можно хранить изменения (а не только их следы)? А передавать их или обрабатывать? В буквальном смысле — нет. Но одно изменение может вызывать другое и так по цепочке.
Если в начале и в конце цепочки сохраняется некоторое подобие изменений, то можно сказать, что они передаются, как, например, в случае бегущей волны — простейшего из возможных сигналов. Строго говоря, следовало называть этот процесс передачей сигнала, но в обиходе закрепилась формулировка «передача информации» (или «хранение информации», если структура лишь сохраняется во времени, но не передается в пространстве). Итак, глядя на стоящий перед ним взвод, сержант мысленно (возможно, даже безотчетно) меняет его образ, представляя солдат бегущими. Это изменение — исходная информация для последующего процесса. Если бы сержант совсем не знал своих солдат, не владел их языком и культурой, а то и вовсе был бы не гуманоидом, а, скажем, мыслящим роем саранчи, ему было бы крайне трудно донести до подчиненных, какого изменения поведения он хочет от них добиться. Пришлось бы показывать пары рисунков (как было — как стало) или создавать самодвижущиеся 3D-модели людей, чтобы солдаты могли им подражать, или просто кусать их до тех пор, пока они не начнут делать то, что надо. Впрочем, не так ли ведут себя некоторые начальники и родители? К счастью, сержант и его взвод — люди, пользующиеся одним языком и имеющие сходный жизненный опыт, благодаря чему нетривиальная разница между стоянием и бегом выражается для них всего парой слов: «Бегом — марш!» Причем эти слова почти безошибочно выделяются в хаосе звуковых колебаний. Взвод представляет собой хорошо подготовленную систему, и только поэтому простая команда способна вызвать в нем столь существенное изменение.
