— Застряла я, — скорбным голосом призналась тетя Клава.
— Василек, помоги женщине, — сказала ровесница.
Но Василий и без бабушкиной подсказки продирался на помощь к незнакомой старушке.
— Вот так…вот чуть-чуть повернитесь, вот теперь сюда, — командовал Василий снимая зацепившийся за штырь плащ, — А теперь на меня чуть-чуть. Давайте! Давайте! Живот втяните!
— Х-р-ш!
Со звуком медведя продирающегося сквозь лесную чащу, Клавдия Ивановна измученная, раскрасневшаяся, но довольная, что её злоключения кончились, вывалилась из тесного прохода.
— Как вы там оказались то? — удивленно спросила старушка.
— Да все из-за соседа моего Семена Пихтова, — невпопад ответила Ишикова.
— Не может быть! — выпалил Василий, сразу представив, как открытая им аномалия закидывает в щель между заборов эту бабку.
Табуретка на табуретку, а сверху камень — такая вот конструкция. Камень горел, все так же неярко освещая ближайшее пространство. И хоть горячим, он не был, чуть теплым, но Пихтов подложил под него жестянку, во избежание…Камень лежал примерно на том уровне, где по задумке художника располагалась свеча, и его свет подсказывал расположение теней на картине.
Семен чувствовал себя выжатым как лимон, но все еще не хотел расставаться с картиной. Он опустился на корточки и смотрел на женщину, которая никогда не существовала. Ему она казалась почти живой…Пигмалион, устало усмехнулся Пихтов. Вот так и сходят с ума в одиночестве…Но в этом тусклом свете странного камня, Маргарита действительно смотрелась живой. И не картина это вовсе, а окно в другую реальность. Нет, решил Семен, нужно все-таки повернуть её взгляд на зрителя, а то получается, что я подсматриваю за ней. Нехорошо как-то, неприлично. Пусть она тоже нас видит. Пусть немного косит, из-за своего волшебного, ведьминого косоглазия.
На сегодня, пожалуй, хватит, а то еще испорчу. Сейчас камин разожгу и картошечку запеку, вот будет праздник! А все-таки я молодец! Чего уж там скромничать, почти идеал. Никогда мне еще так не писалось.
Семен положил палитру, вымыл кисти в уайт-спирите, вытер их насухо ветошью, и поставил в чешскую пивную кружку, вместе с другими кистями. Выходя из мастерской, обернулся посмотреть на картину и вздрогнул от неожиданности. Такой совершенной и совершенно чужой она ему показалась, словно не он выписывал этот облик, не он сутками корпел над тончайшими деталями, прорисовывая каждую ресничку на глазах, каждый волос на голове. Пихтов покачал головой и, уже не оборачиваясь, стал спускаться на первый этаж.
