Она втащила Игорька в прихожую, бухнулась перед ним на колени, обнимала, целовала, чувствуя на губах его соленые слезки, и сама рыдала беззвучно, закусывая до боли губу.
– Прости меня, маленький, ладно? Прости! Я больше никогда… Слышишь? Никогда не буду… так…
Он кивал ей согласно, и все плакал горько, и не выпускал из рук прозрачный пакет с шоколадкой и апельсином.
Ночью Аня рыдала в подушку. Она убеждала себя, что плакала от стыда за то, что не сдержалась и наорала на ни в чем не повинного ребенка, а на самом деле это были совсем другие слезы. Совсем другие…
* * *
Илья заехал вечером следующего дня, попрощаться.
– Вот, решил заехать, – сказал с порога смущенно. – Ты извини, Ань, вчера немного задержались и на электричку нужную опоздали.
– Да ладно! – сказала Аня, пряча глаза от Ильи.
– Ты что, Ань, плакала, да? Извини! Я не хотел.
– Да ясно – не хотел!
Разговор не клеился.
– Ты прямо сейчас в аэропорт? – спросила зачем-то Аня.
– Нет, я еще к другу заеду, надо кое-что забрать. А самолет у меня в три часа ночи. Вот. В Мурманск лечу.
– Хорошо. Лети. Надолго на этот раз?
– На семь месяцев. Да, Ань, я аттестат оставил, ты деньги будешь получать.
– Хорошо, спасибо.
– Ну, я пошел?
– Иди.
– Игорек! – негромко позвал Илья.
Игорь выбежал из комнаты, прижался к отцу.
– Маму слушайся тут, ладно, сынок?! И бабушку с дедушкой. И письма мне пиши, ладно?
– Ладно. – Игорь переминался с ноги на ногу. Видимо, и ему передалось состояние отчужденности, которое переживали родители.
Илья поцеловал сына, ткнулся носом куда-то в щеку Ани и, открыв входную дверь, громко сказал:
– Татьяна Ивановна, Алексей Тимофеевич! Счастливо оставаться!
Старики наспех что-то пожелали ему в ответ, появившись одновременно в дверях большой комнаты. Видать, подслушивали…
Закрывая за собой двери, Илья совсем тихо сказал Ане:
– Анечка! У тебя все будет хорошо. Я знаю!
Лучше бы он этого не говорил. Аня все услышала, женским своим чутьем поняла, как ему тяжело, до слез, до боли.
«Что же мы с тобой наделали-то?!» – билась у нее в голове мысль.
Дверь закрылась до щелчка, как будто кто-то точку поставил. Окончательно и бесповоротно. Большую жирную точку!
Чем ближе была ночь, тем больше наваливалось на Аню беспокойство какое-то непонятное. Ей хотелось каких-то действий, и, наконец, она поняла – каких. Надо ехать в аэропорт! Надо сделать все, чтобы у него было другое настроение – нормальное, без этой грусти вселенской, с какой он ушел из их дома!
