Сэр Эдвард снова превратился в любящего отца, который больше всего на свете любит побаловать своего любимого ребенка.
— Я с удовольствием, папа…
Дженни вновь поцеловала его.
После этого отец сразу заторопился на работу. Скотт помог ему надеть пальто из викуньи, подал портфель. По дороге к лифту сэр Эдвард наскоро отдавал ему обычные поручения по дому. Через минуту он на прощание помахал Дженни рукой, и за ним закрылись дверцы лифта. Дженни осталась стоять на месте, чувствуя себя — как и всегда при расставании с отцом — одинокой и покинутой. Точно такие же чувства охватывали ее и в детстве, когда папа уезжал из Пинкни в Лондон на работу, а она провожала его до ворот и потом оставалась стоять одна на гравийной дорожке. Мир без отца словно терял изрядную долю всех своих красок и тепла, становился сразу каким-то неуютным и унылым.
Постояв еще какое-то время, Дженни медленно повернулась и ушла в столовую, где еще несколько минут назад раздавались бодрые шаги отца, слышался его приятный голос. Теперь же комната погрузилась в тишину.
Затем вернулся Харвей с машиной, чтобы отвезти ее в аэропорт. Рейс был на десять часов. Вздохнув едва ли не с облегчением, Дженни надела твидовое пальто, вязаные шерстяные варежки и быстро направилась к лифту. Скотт нес ее чемоданы. Девушке хотелось поскорее стряхнуть с себя меланхолию, в которую она погрузилась, попрощавшись с отцом. И по собственному опыту она знала, что в таких ситуациях ничто так не помогает развеяться, как суматоха, связанная с путешествием.
Ей также хотелось побыстрее забыть обидные слова, произнесенные вчера отцом. «Я не виновата в том, что такая скучная и неинтересная, — думала она, — и не обладаю такой жаждой жизни, какая была у Мариссы. И нет ничего удивительного в том, что папа так переживает ее гибель. Она наполняла и его жизнь светом и радостью. У меня так никогда не получится, как бы я ни старалась. И тут нет моей вины. Просто одним людям что-то дано, а другим нет».
Дженни и не собиралась стараться. Она уже решила про себя, что вернется в Англию и заживет там тихо и мирно, как прежде. Все равно поменять что-то не удастся, а значит, и думать об этом нечего.
Ребекка быстрым шагом прошла в зал VIP[3] аэропорта Кеннеди, взяла себе в буфете стакан свежего апельсинового сока, круассан и в ожидании объявления своего самолета устроилась в кресле с номером «Нью-Йорк таймс». Поездки первым или бизнес-классом были той роскошью, которую она стала позволять себе после того, как ее дела пошли в гору. И дороговизна, на ее взгляд, с лихвой окупалась. Во-первых, в зале VIP всегда стояла благословенная тишина, не было обычной для аэропортов и вокзалов толчеи и гама. А во-вторых, пассажиров первого класса всегда выпускали из самолета первыми и выдавали им багаж без задержек, также в первую очередь.
