— Что, передумал вас везти? — сказал он, выпуская дым.
— Не ваше дело.
— Куда?
— На Трубниковский.
— Пятьсот.
— Да вы что, тут пять минут ехать.
— Меньше чем за пятьсот ночью никуда не поеду.
— Да я сама за такие деньги дойду.
И я пошла. Прошла мимо неработающих любимых кафе и магазинов, заглянула в пустые витрины, читая на ходу знакомые названия. Спустилась в переход, где жизнь тоже затихла: рядом с памятником жертвам погибшим во время взрыва спали бомжи, в многочисленных палатках, торгующих «настоящими» брендовыми сумками и прочей кожгалантерей, был погашен свет, цветочница в магазине устало перекладывала безжизненные розы из одной пластиковой вазы в другую, сбрызгивая специальным спреем. Я шла, постоянно оборачиваясь, — было страшно. Выйдя к Большой Дмитровке, переулками добежала до своего дома в Трубниковском.
Во дворе было тихо. В нашем окне на четвертом этаже горел свет. Я подбежала к старой темно-коричневой двери. Не стала вызывать лифт, зная, что меня начнут раздражать незакрывающиеся двери и медленная езда. Я вбежала по мраморной лестнице, чуть не налетев на огромную кадку с пальмой, стоявшую в пролете второго этажа, подскочила к двери. Открыла ее и замерла. В квартире было тихо, а рядом с диваном в гостиной одиноко горела лампа… Видимо, я забыла ее погасить перед уходом.
Мне стало грустно и больно. Я не понимала, почему он ушел.
Прошло пять дней, как я не видела и не слышала Даню. Я каждый день звонила ему на телефон, но вместо ответа включался автоответчик, сообщающий мне бездушным женским голосом: «Телефон выключен или вне зоны действия сети. Оставьте свое сообщение после сигнала, абонент вам перезвонит». Я оставляла сообщения одно за другим. Вначале простые, вроде: «Даня, это я… перезвони мне, пожалуйста». Но затем они стали принимать маниакально-истеричный характер: «Позвони! Где ты? Что с тобой случилось? Почему ты не хочешь со мной разговаривать?», «Почему ты не звонишь? Ты решил вот так перечеркнуть все одним махом, все шесть лет, что мы знаем друг друга… Ты никогда так себя не вел. Ты струсил?», «Как ты можешь быть таким жестоким, Германов. Это же бесчувственно с твоей стороны. Я по меньшей мере волнуюсь, переживаю за тебя. А ты нет, тебе плевать, что со мной происходит. А может быть, в этот момент я думаю, прыгать ли мне с балкона… Хм, тебя это, кажется, не волнует. Нет, конечно, я не стою на карнизе, а сижу вместо этого на полу и курю двадцать пятую по счету сигарету… Тебя совесть не мучает, я порчу свое здоровье из-за тебя, между прочим…», «Д-а-н-я… — мои всхлипы и утирание носа, — черт возьми, где тебя носит… сейчас три часа ночи, а я не могу ни спать, ни есть, я думаю только о тебе. Слушай, ну давай забудем обо всем. Давай сделаем вид, что ничего не было. Мы ведь по-прежнему лучшие друзья. Только объявись, пожалуйста», «Германов, я объявлю тебя в розыск!». Но абонент мне не перезванивал.
