— Но… я не понимаю. А зачем ей делать такое? — спросила донья Ара, впиваясь напряженным взглядом в мутные глаза сестры Крусифихи.
— Чтобы привлечь публику! — закричал Орландо, который был единственным, чьих воплей нам не хватало. — Она знает, что людям нравится, когда у него припадок.
— Секундочку, — сказала Ара, — иногда приступ случается, когда Крусифихи нет рядом.
— Возможно, — сказала я. — Иногда он случается сам собой. А иногда нет. Она пытается спровоцировать его. Не всегда это удается, конечно, и люди уходят разочарованными.
Четко выговаривая каждый слог, словно судья, выносящий окончательный приговор, донья Ара сказала:
— Свит Бэби, отныне ты не должна глаз спускать с мальчика, и если Крусифиха причинит ему вред, зеркалом или чем-то еще, ты ее убьешь. Слышала? Убьешь. Я даю тебе это право.
После она повернулась к Крусифихе:
— А вы, сестра Крусифиха, должны знать, что вас ждет, если вы возьметесь за старое. Запомните: смерть будет наименьшей из кар.
— Простите, что я вмешиваюсь, донья Ара, — прервала я ее, поняв, что настал удобный момент. — Но вашего сына надо лечить. Я знаю, куда мы можем отвезти его, чтобы ему помогли. Разве справедливо, что он так страдает, когда существуют лекарства?..
— Хорошо, мы отвезем его туда, и пусть его вылечат, — постановила донья Ара. — Но я предупреждаю об одном — и вас тоже, Мона. Чтобы вам было ясно. Даже если у ангела эпилепсия или что-то подобное, это не значит, что он не ангел.
— Я поняла. Пусть его оденут, потому что я его забираю. Но прежде, донья Ара, есть пара вопросов, которые нам с вами нужно обговорить наедине.
Мы вышли в патио. Она села на край корыта, точно на то же место, где в понедельник ночью я нашла ее сына, купающегося в лучах лунного света.
— Ара, нам нужно поговорить откровенно, по душам.
— Я всегда рассказывала вам правду.
— Но не всю. Орландо — тоже ваш сын?
— Тоже.
— Ваш и падре Бенито?
— Мона, постарайтесь понять.
— Я понимаю, донья Ара. Я прекрасно все понимаю. Но скажите мне, да или нет.
— Да.
— Расскажите.
Она теребила в руках подол юбки и внимательно осматривала пол, словно искала упавшие монеты. Она начинала говорить, но останавливалась, не сказав и двух слов, а потом вновь начинала. Вскоре она, кажется, решилась, посмотрела на меня прямо и открыла мне все, от начала до конца.
— Было нелегко. Когда умер старый священник, моих родителей тоже уже не было в живых. Я умела зарабатывать себе на жизнь лишь одним: стирая пыль со святых и делая цветочные вазы для алтаря. Церковь была моим убежищем. Единственным местом, где я чувствовала себя хорошо. Пока был жив старый священник, я проводила часы в беседах с ним или слушала, как он играет гимны на органе. Мир праху его, он научил меня писать, научил множеству других вещей, которые я умею, он давал мне жития святых, которые я вмиг проглатывала.
