— Но это позорное бегство. Разве не этому ты меня учил?
— От чего бегство? Ты что, на поле боя? — закричал папа. — Тебе жить и радоваться! Вот чему я тебя учил! А не жить с безответственной размазней!
— Нет, — повторила я.
— Он тебе что? Родина? — жестко спросил папа.
— Да! — закричала я. — И я хочу вернуть ей долг!
— Глупо! Так долги не отдают. Долги отдают забвением. Это хуже всего.
— Не в этом случае, — вяло сказала я.
Папа меня обнял, я слушала, как бьется его сердце. Он хотел мне добра, а я хотела зла.
— Дурочка, — сказал он. — Ты еще совсем маленькая. У тебя вся жизнь впереди.
— Сначала долги, — ответила я.
— Я не хочу ни видеть его, ни слышать. Я не хочу ничего слышать о нем. Никогда! — мой отец поставил жирную точку. — Дома мы тебя ждем. Всегда.
Потому я не могла вернуться домой. Я бы проиграла, согласившись с ним.
Оказалось, что у меня нет молока. Из-за тяжелых родов. Я была уродом. Настоящим уродом. Мама была рада, просто счастлива, что все обошлось, что я жива и здорова.
— Ничего страшного, мы найдем женщину, которая будет ее кормить, — говорила она.
Меня это бесило. Как они не могут понять, что чужая женщина будет прижимать мою дочь к своей груди! Что она привыкнет к ее запаху! И станет моей дочери более родной и близкой, чем я. Это знают все. Все!
Среди женщин, лежащих в роддоме, я одна была без мужа. Тем, кто такого не испытал, этого не понять. К разным женщинам ходили разные мужья. Одни переживали и волновались, другие радовались, третьи отбывали срок. Но они ходили. Кто-то часто, кто-то редко. У меня было все благодаря моим родителям. Не было только одного. Я была брошенной женщиной с ребенком. Я была статуарным изображением стандартной женщины, задвинутой в пыльный угол музейных запасников. Мне ни за что было не попасть в музейные залы. Там экспонировались раритетные сокровища. Более того, мне повезло. Меня еще не вышвырнули из музея, как ненужный хлам. И не замуровали, как в тахтисангинском храме огня. В нем статуи экспонировались, а потом их сбрасывали в ямы и замуровывали разбитые останки в забытых храмовых коридорах. Как хлам.
Мне повезло. Зимние дожди прошли. Я еще не умерла. Или умерла.
Мне позвонил мой муж через пять дней после родов, меня уже перевели в отделение. Рядом со мной была моя дочь. Мне было много лучше.
Он позвонил мне оттуда, откуда не возвращаются. Я еле слышала его голос.
— Все в порядке? — спросил он. — Я не мог позвонить. Сын или дочка?
