Улучшение не наступило, но и госпитализировать не пришлось. Вечером Надя рыдала у мамы на коленях и, захлебываясь слезами, рассказала ей все. В ней прорвалось что-то, и, наверное, это было к лучшему, иначе можно просто сойти с ума!
— Наденька, это все пройдет… — говорила мама, гладя лежащую на коленях растрепанную голову. — Он еще одумается, я уверена, что одумается! Вы столько лет вместе… Наденька, ты еще маленькая, многого не понимаешь, но жизнь очень сложная, и в ней всякое может быть… Иногда на мальчиков, то есть уже взрослых юношей, таких вот, как Владик, как старые люди говорят, «находит»… Они встречают женщин, взрослых, опытных женщин, и на время как бы теряют над собой контроль. Им кажется, что пришла любовь, но на самом деле это не любовь, а очень стыдное, плотское чувство… как правило, оно очень быстро проходит…
— Не, мама, нет! — плакала Надя, все крепче прижимаясь к маминым коленям. — Он же сказал, что любит меня! Любит, но женится на другой. И к нам больше никогда не придет… И никто не может мне объяснить, что же такое произошло! Разве такое может быть — когда любят одну, а женятся на другой? И откуда она взялась, эта Алла? Ее же не было раньше, я точно знаю! Может быть, он женится на ней ради карьеры, может быть, она дочь какого-то важного человека? Но Владик никогда бы так не сделал! И потом, он всегда хотел работать со своим отцом… Мама, я ничего не понимаю!
— Ну, хочешь, я поговорю с Ильей Вадимовичем, а он поговорит с Владиком?
— Нет…
— А чего ты хочешь? Скажи, Надюша, я все сделаю, как ты скажешь!
— Я хочу проснуться… Закрыть глаза, уснуть и проснуться… И чтобы ничего этого не было… Если бы ты знала, как мне плохо, мама!
— Деточка, я знаю. Наверное, другого выхода нет, кроме как просто пережить. Пройдет время — дай Бог, сама ты все это будешь вспоминать с улыбкой… Дай Бог…
Но время шло — а улыбка так и не появлялась на враз подурневшем, как будто увядшем Надином лице. За полгода пышущая здоровьем и красотой семнадцатилетняя девушка превратилась в дурнушку. Большие чистые глаза, которые когда-то называли «русалочьими», потухли, в них теперь поселилось безжизненное, тусклое выражение. Тяжелая коса стала казаться старомодной. Даже сама ее фигура, когда-то чуть полноватая, но в то же время грациозная, перестала производить впечатление — окружающие видели в Наде теперь только обыкновенную, грузноватую толстушку.
Лиза Шарова, которая, конечно, уже все знала, теперь смотрела на Надю с осуждением.
