- Са ва, са ва, - покивал один, Карла Иваныч. - Ти чьто, в Париж-город собрался?
- Куда? - Митька поначалу не понял.
- Молодой чьеловек, ти только что говориль по-французски.
По-французски? Ах, вон оно что… Ну, Юхан, ну, удружил, морда свейская. Это вместо шведского языка он, Митрий, целый месяц французский учил? Вот так дела! Обидно - какой в Тихвине толк от речи французских немцев? Французское королевство - сторонушка дальняя, это вам не Швеция, куда сплавать, как в собственный огород сходить. Ни кораблей из Франции, ни купцов на посаде отродясь не видали. Французские немцы - незнаемые, не то что ливонские или, там, свеи. Ну, Юхан, шутничок чертов! То-то хохотал, когда прощались. Прямо ржал лошадью.
Немного погоревал Митька, а после махнул рукой и уж веселого шведского приказчика больше злом не поминал. Все ж таки хоть чему-то научил… Времени вот только жалко!
А Карла Иваныч, купец свейский, как-то встретил Митрия на торжище у книжного рядка. Узнал, улыбнулся в усы - длинные, чуть подкрученные, - поздоровался - бон жур, мол, мсье Димитри. Митька тоже отозвался - бон жур. Разговорились. Хороший человек оказался Карла Иваныч, хоть одет чудно: туфли, чулочки черные, на бедрах - пышные широкие буфы, кафтанчик куцый - камзол называется, длинный, подбитый мехом, плащ. Живот кругленький выпирает, седые волосы завиты, ноги чуть кривоватые - если б не одежка, и незаметно бы было, а так… Хотя тихвинцы давно уже на иноземную одежку не косились - привыкли. А кое-кто - говорят! - в Стекольнах и сам таковую нашивал! Ну, нашивал и нашивал - кому какое дело? Правда, некоторые чернецы осуждали: неча, мол, душу платьем поганым марать!
Зазвал Карла Иваныч Митьку в гости к себе, на постоялый двор, где свейские гости снимали почти полдома. Хорошая горница оказалась у свея. Митрий, как вошел, аж глаза зажмурил. По стенам не лавки, не сундуки - резные, обитые темно-голубым бархатом креслица, небольшой овальный столик, шкафчики с посудой и книгами, стеклянные окна - ну, то в Тихвине не невидаль, как и зеркала, и дорогая посуда. Пошарил Карла Иваныч в шкафу, снял с полки книгу, протянул Митьке.
- На, - сказал. - Читай. Только вернуть не забудь. Какие слова непонятные - выписывай, опосля спросишь.
Митрий обрадовался было - эко, сейчас свейский выучит, - ан нет, книжица-то французской оказалась, некоего Франсуа Рабле, «Героические деяния и речения доброго Пантагрюэля» называется. Но тем не менее заинтересовался Митька. Начал слова выписывать - поначалу каждый вечер к Карле Иванычу бегал, а потом все реже, реже - и без того уже многое понимал. Правда, и некогда особо было - сенокосы пошли. Уматывался Митька: не только для своей коровенки сено косил, а и обители Введенской женской, к коей, как все «бобыли иссадские», приписан навечно был. Иссад - так деревенька введенская называлась, на той стороне реки, супротив Большого Богородичного монастыря, который - он, а не Введенский - в Тихвине и есть самый главный! Хватало работы. И все же находил для книжицы время, по ночам читал, благо, светло было.
