После этих слов Ибаньес с презрительным видом сделал несколько шагов в сторону и теперь, повернувшись спиной к остальным, созерцает ночной мрак. Так и оставшаяся сидеть Ампаро отвечает ему сквозь зубы:
— Никакая я не лесбиянка, идиот, не лесбиянка. Просто ты ничего умнее придумать не сумел…
— Я же сказал: в тебе это подавлено, — бросает через плечо Ибаньес.
— Ну так я тебе на это вот что скажу: когда видишь вокруг таких типов, как ты, и вправду захочется стать…
— Да пошла ты знаешь куда!..
— Ну, может, хватит? — резко вмешивается Хинес, желая прервать поток взаимных оскорблений.
— Нет уж, пусть говорит, — не сдается Ампаро, — не мешай ему, пусть он выпустит весь свой яд… тогда ему нечем будет жалить.
— Так вот, — продолжает Ибаньес с наигранным спокойствием, снова подойдя к тому месту, где собралась вся группа, — ты не сумеешь быть счастливой, пока не смиришься со своей гомосексуальностью…
— Я сказал: хватит! — повторяет Хинес. — Мы уже достаточно всего понаслушались… вы умудрились провести здесь сеанс групповой психотерапии.
— И все идет так, как он того хотел… — произносит Марибель, не повышая тона, но ее слова имеют немедленный эффект.
Не отводя от нее пристального взгляда, Ибаньес приближается к тому месту, которое он занимал прежде. Повисло молчание, и тут подала голос Мария:
— Кто? Кто хотел?
— Мы ведем себя в точности так, как он это предсказал, — продолжает Марибель, так и не ответив на вопрос Марии.
— Да кто же? — с нетерпением спрашивает Хинес.
Только они с Марией отважились требовать от Марибель ответа. Все остальные лишь смотрят на нее затаив дыхание, и в широко распахнутых глазах пробегают искры страха.
— Как кто? — отвечает Марибель с презрением. — Вы и сами прекрасно это знаете.
В опять наступившей и на сей раз затянувшейся тишине Мария с изумлением наблюдает, как окружающие ее мужчины и женщины переглядываются, но делают это быстро, исподтишка, стыдливо, и никто не отваживается произнести хоть слово. Наконец, с изумлением покачав головой, она поворачивается и смотрит на Хинеса, который находится к ней ближе всех; она собирается что-то сказать ему, но тут он сам неожиданно подает голос:
— Да… Понятно, ты имеешь в виду Пророка, так ведь?
— Пророка! — восклицает Уго с мечтательным выражением на лице, снова подняв глаза на товарищей. — Пророка!..
Ампаро, Ньевес, Уго, Ибаньес и даже Марибель уже не бросают друг на друга тайком виноватых взглядов, но и не смотрят открыто, как бывает, когда в глазах застывает мольба о помощи, когда человек надеется найти хотя бы в чужом взоре твердость, отсутствие страха, которых ему самому так не хватает. Сейчас они смотрят куда-то в сторону — так же стыдливо и фальшиво, но в сторону; они вглядываются в окружающую их темень, в черные глыбы мрака, за которыми кроются холмы, освещенные лишь светом звезд, те холмы, что теперь, после того как люди долго созерцали огонек лампы, кажутся им растворившимися в темноте, словно в море мутных и коварных чернил.
