Когда надзиратель передал томик в камеру, Рейли открыл книгу на загнутой странице. И в глаза бросились строчки:
Сон обернулся какой-то бездной,
Падаю, падаю, - и вдруг
Слышу я грохот двери железной,
Самый жестокий в мире звук.
Весть принимая о скорой казни,
Не отворачиваю лица.
Может ли быть что-нибудь прекрасней
Песни летящего свинца?
Славе навстречу, а не позору,
Едкой усмешкой врага клеймя,
Молча шагаю по коридору,
Сопровождаемый тремя.
Что будет дальше, давно известно,
Бешено мчится в жилах кровь.
Выстрел - и в ту же пустую бездну
Я опрокидываюсь вновь…
…
Знаю, все знаю, мой друг Гораций,
Эта история - лишь сон,
Это лишь серия декораций
Да череда ночных персон.
И обретая к утру свободу,
Я говорю себе: «Забудь!»
Движется солнце по небосводу,
Длится пока еще мой путь.
Но отголоском другого мира,
Где совершился страшный суд,
Три безымянных конвоира
Ночью опять за мной придут…
Прочитав стихотворение, арестант надолго задумался.
* * *
Начальнику
Учреждения «Кресты»
полковнику Смирнову А.И.
Рапорт.
Докладываю, что сего дня, 27.07.с.г. при выводе арестованного Юргутиса Тойво из камеры N 296 и конвоировании для допроса в Следственную часть по вызову подполковника ОКЖ Браилова означенный Юргутис, проходя по галерее третьего этажа, внезапно перебросился через перила галереи и прыгнул вниз. Вследствие падения на бетонный пол первого этажа Юргутис скончался.
Надзиратель Герасименко П.В.
* * *
Но все это было потом. Пока же, выйдя из тюрьмы, Гумилев предпринял кое-какие розыски, потом заехал в Корпус и к вечеру направился к следователю. В кабинете Ежевского подполковник углядел Шатунова, о чем-то, активно жестикулируя, спорящего по телефону, перешептывающегося со Светочкой Сиволапого, и самого следователя, рассеянно листающего дело.
- Честной компании добрый день, - провозгласил Николай Степанович. - В принципе дело проясняется, Рейли дал показания.
- На протокол? - оживился Ежевский. - Расколол британца?
- Обязательно!
- Да какой он британец? - влез с демонстрацией своей осведомленности Сиволапов. - Обычный одесский еврей!
Ротмистр посмотрел на практикантку и похвастался:
- Когда мятеж в двадцатом давили, этих пархатых среди бунтовщиков немерено было. И все, что характерно, кололись! Как это у нас унтер новобранцев учил, до войны еще: «Враг унутренний есть полячишки, жиды и скубенты».
В жандармском корпусе легкий антисемитизм был вещью традиционной и где-то даже неофициально приветствующейся. А уж здоровый консерватизм начальством поощрялся просто открыто.
