Балашов и Самойлов помогли Дунаеву выставить самовар с чашками, бутылку водки, хлеб и картошку с селедкой. Станко перетасовал и раскинул на подоконнике затрепанную колоду карт. И, ни к чему не притрагиваясь, Отец открыл заседание комитетчиков.
Трифоныч молчал и слушал. Впервой он был на таком ответственном ночном заседании единомышленников, которые не сегодня-завтра могли поднять многотысячную армию ивановских рабочих. Они и не спорили ни о чем, понимая друг друга с любого намека. Только поначалу не вдруг согласно высказались, в какой день начинать стачку. Дунаев и Балашов думали начать дня через три, другие советовали подождать неделю, чтобы подготовиться вернее. Разговор прикончил Отец:
— Дачка будет десятого и одиннадцатого. Начнем двенадцатого. Хорошо, что не выступили сразу после пасхи: народ за неделю поиздержался, не было бы у него запала. В прошлом-то году у Бакулина бастовали трижды, а все не ко времени — перед самой получкой, когда люди пояса затягивали. Теперь научены: выступаем двенадцатого.
И уже по тому, что никто не возражал, видно было, как товарищи прислушиваются к Афанасьеву. Перед хозяевами коноводом рабочих был Бешеный ткач: он жил открыто. А в подпольном комитете решающее слово принадлежало Федору Афанасьевичу.
До стачки надо было собраться на партийную конференцию. И Отец хотел выяснить: хватит ли трех дней для раскачки в цехах?
— Куда больше, Федор Афанасьевич, народ готов! — за всех ответил Дунаев.
Согласились собрать большевиков на конференцию 9 мая в лесу, неподалеку от села Пановского.
— У тебя, Иван, дружинники готовы? — Отец обратился к Уткину.
— Головой отвечаю, Федор Афанасьевич!
— Люблю порядок!.. Ну, с этим кончили. Теперь подумаем насчет Трифоныча: когда его пускать в дело?
— Вот девятого он и скажет, где, что и как. И народ его послушает. До того дня мы с ним посидим вечерок, набросаем на бумаге наши требования со всех фабрик, он и войдет в курс. А двенадцатого направим его с Семеном останавливать работу у Бакулина, — предложил Евлампий.
— Ну, братцы, по домам, пока никого на след не навели. — Отец поднялся с лавки. — А бутылку, Евлампий, прибереги: будет и на нашей улице праздник!
— Пошли, Трифоныч, — предложил Семен. — Нам по пути.
Болтая по дороге о всякой всячине, минут через тридцать добрались до избы Черникова, и Фрунзе, как было условлено, тихонечко поскреб пальцем по окну.
Три дня пролетели незаметно: с утра до вечера Михаил читал, не выходя из дому, два вечера провел с Дунаевым.
