Ей первой приносят блюдо, непонятное и несуразное, как сама Адель. Она начинает пробовать, не дожидаясь нас.
Мы с Лизой понимающе смотрим ей в тарелку и облизываемся.
– Как это называется? – интересуется Лиза, осторожно подмигивая мне.
– Я не дочитала название, – отвечает Адель, вынимая изо рта вилку.
– Там содержится морская капуста? – спрашиваю я, словно ни на что не намекая.
– Пока не распробовала.
– А что там есть? – подмигиваю я в ответ Лизе.
– Базилик, перец, много уксуса и репчатого лука, – серьёзно отвечает поэтесса. – Островато на вкус. Как лирика раннего Мандельштама.
Меня пробирает на ха-ха, но я закрываю рот ладонью, как бы предотвращая приступ зевоты или икоты.
Лиза предлагает заказать мне воды, но я шаркаю пальцем по её ладони и сообщаю, что всё в порядке.
Мне приносят стейк в последнюю очередь. Немудрено, его ещё успеть приготовить и заправить как следует – не диетический салат и галиматья с привкусом базилика. От вида стейка просыпается волчий аппетит. Отныне не до смеха. Беру нож и разделываю его на куски, уподобляясь Джеку Потрошителю.
Не выходя из образа, Адель продолжает нести искусство в массы.
– У меня сейчас глубокий личностный кризис, – просветляет она, как будто когда-то было иначе. – Особенно болезненно я остро чувствую одиночество. Оно пронизывает меня остриём шпаги. Я почти заколота, словно мушкетёр, сражённый на дуэли беспощадным гвардейцем. Как больно колет тонкое остриё. Это вам не нож, не копьё – это шпага. Колкая стальная шпага. Но она не может проколоть меня полностью. И потому мне очень тягостно и не хочется жить.
– Что ты такое говоришь? Как это не хочется жить? – возмущается Лиза. – У нас у всех бывают периоды, когда на душе больно, но не у всех до такой степени, как у тебя.
– Именно.
– Разберись в себе!
– Разбираюсь. Выводы неутешительны.
– Посмотри под другим углом.
– Думаешь, это может стать источником вдохновения? Возможно. Я сейчас пишу новый сборник. Он в самом начале и только загорается, вот-вот зачат. Мой младенец уже бьётся в истерике и требует продолжения.
– Откуда он?
– Кто?
– Твой младенец, – поясняю я, жадно проглатывая стейк.
– Он рождён одиночеством.
– Это как?
– Непорочно. Одиночество всегда непорочно – как божественная благодать. И я ощущаю биение его сердца. Строки рождаются сами собой. На счёт три. Четверостишие! Я могу прочитать. Хотите?
– В другой раз. Не та обстановка.
– Верно. Обстановка неподходящая. Предпочитаю читать в поэтической лаборатории, на лоне природы, в сумраке уходящего солнца, на склоне коралловых рифов, на островах Индонезии – вот сакраментальные локусы земли. Там бы устраивать наши вечера. Это точки энергетической паранахвы.
