Пять плюс три | страница 6

На невысокий каменный забор влез со стороны улицы соседский Петька. Весь чёрный от загара, а может быть, и от грязи, он взгромоздился на забор вместе с железным ободом от бочки.

— У меня обруч, — сказал Петька. — Выходи на улицу, погоняем.

— У меня мама умирает, — сказал Матвей. — Ей поздно сделали операцию. Надо было год назад. Как минимум.

Петька похлопал глазами, лицо у него стало уважительное.

— Говорят, у твоей матери оказался рак?

— Да, — ответил Матвей, — слегка прищурив глаза и глядя вдаль, чтобы Петька его больше уважал. — У неё оказался страшный рак.

Петька помолчал, потом сказал полувопросительно, полуутвердительно:

— Значит, гонять обруч ты не пойдёшь…

Матвей пожал плечами: мол, что за вопрос!

Лязгнуло железо. Это Петька сбросил на тротуар свой обруч. Через минуту и сам он исчез.

Высоко над головой Матвея реяли ласточки. Лёгкими стрелками проносились они со звонким щебетом. Из-под крыльца вылез Минус единица, лениво поднялся по ступенькам, виляя пушистым хвостиком, и привалился Матвею на ноги.

— Совсем ты плохо растёшь, — упрекнул его Матвей. Минус единице исполнилось два года, а он всё был как щенок.

Пёсик посмотрел в лицо мальчику преданными глазами и виновато постучал хвостом по ступеньке.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал ему Матвей.

В тот момент он не знал, что и сам понимает немногим больше, чем Минус единица. Бездумно повторил он Петьке то, что услышал в бессвязных рыданиях бабушки, в разговоре её с отцом. На самом деле Матвей совсем не верил, что мама умирает. Мало ли чего болтают люди, да и бабушка всегда преувеличивает…

По-настоящему он не верил, что мама умерла, и тогда, когда её похоронили.

Хоронили маму из больницы. Отец не взял Матвея на кладбище. Матвей объелся слив, у него заболел живот, немножко поднялась температура. С ним пришла посидеть соседка. Соседка в столовой вязала кружево, а Матюша лежал в спальне и читал книгу. С кладбища папа привёз бабушку на такси. Когда вошли в дом, бабушке стало плохо. Вызвали неотложку. Матвей не спрашивал про маму и в эти минуты не думал о ней. Вытянув шею, он смотрел, как врач в белом халате делает бабушке укол.

Понял Матвей, что мамы больше нет, совсем-совсем нет, только оказавшись в интернате.

Всё ему здесь не нравилось. На прогулку идут толпой, в столовую — толпой, в спальню вечером — тоже. В классе все пишут, и он пишет, это понятно. Но вот все взялись за ложки, и он должен браться за ложку. А если ему совсем не хочется есть? Если ему, наоборот, хочется в эту минуту поваляться на кровати? И чтобы никто не торчал у него перед глазами.