Бежав в Венецию, Козимо не стал, подобно другим, сколачивать армии и союзы для похода на Флоренцию, нанимать кондотьеров, хотя денег на это у него хватило бы. Он поступил иначе: начал переводить активы своего банка в Венецию, как говорили, с намерением обосноваться здесь навсегда. Из Флоренции потянулись к нему те, кто дружил с ним или был к нему близок — живописцы, ваятели, философы, купцы. В частности, к нему переехал Микелоццо Микелоцци, тот самый, который построил базилику Сан-Марко и теперь возводил дворец для Медичи.
Если бы до Флоренции дошла весть о предстоящем нашествии сарацинов, она наделала бы меньше переполоха, чем слух о намерении Козимо забрать из города свои деньги. Даже самому глупому флорентийцу было ясно: случись это, торговую республику ожидает полный крах. Венеция не упустит такой возможности, чтобы разорить конкурента. Первыми это поняли ремесленники — без поддержки Козимо они долго не удержатся на плаву. Цехи подняли народ, и «тощий люд» снова, в который уже раз, взбунтовался; те, кто недавно требовал для Козимо смерти, теперь снова вышли на площадь, но уже с требованием вернуть его в город. В адрес Синьории сыпались недвусмысленные угрозы. Мариано снова был вместе с народом и с неменьшим усердием требовал исправить ошибку правосудия. И опять Синьория подчинилась «воле народа»; в Венецию были отправлены гонцы с просьбой к Козимо простить проявленную в его отношении несправедливость и возвратиться в родной город. Медичи простил.
Прошло немного времени, и Флоренция встречала изгнанного ею «предателя» с таким ликованием, которое не снилось даже римским триумфаторам: разноцветные знамена цехов, ковры и бархатные ткани, свисающие с балконов нобилей, арки, перевитые лентами, зеленью и цветами, пышные праздничные одежды, сладкозвучная музыка и угодливо склоненные головы сенаторов, а в заключение — праздничный обед в палаццо Веккьо и накрытые столы для народа на соседней площади. Если бы в эти дни Козимо пожелал бы стать тираном, он бы им стал под приветственные крики толпы. Иностранцы говорили, что нет ничего более непостоянного в мире, чем характер флорентийцев, и они были правы. Однако Козимо остался и здесь верен своему принципу: ничего сверх меры. Своих противников — а он их знал наперечет — он мог бы стереть в порошок, но не тронул их и пальцем. Если же несколько человек и были изгнаны из Флоренции, то это случилось по инициативе властей, не знавших, как только угодить Козимо. С этих самых пор, с 1434 года, начался отсчет владычества Козимо деи Медичи, которое никто, по крайней мере явно, не осмеливался оспаривать.
