Совсем рядом, в пяти километрах, шли упорные бои.
Дмитрий Николаевич двое суток не отходил от операционного стола. Руки становились все более скованными, почти чужими. Но он, оглушенный близкой канонадой, упрямо продолжал работать.
Закончив невесть какую по счету операцию, распрямился, жестом подозвал санитара. Тот вытащил из пачки папиросу, прикурил и дал хирургу. Дмитрий Николаевич вышел за порог избы, жадно затянулся и через минуту опять был возле операционного стола.
Там уже лежал молоденький солдат, умоляя:
— Спасите руку! Спасите!
Воспаленные глаза его были полны слез.
— Спасите!.. — хрипел солдат.
Дмитрий Николаевич хотел сохранить руку молоденькому солдату, но, перебитая в трех местах, она была ему неподвластна.
В избу вбежала запыхавшаяся медсестра Тося.
— Приказано уходить, — торопливо крикнула она. — Наши отступают!
Дмитрий Николаевич не ответил.
— Уходить надо! — громче закричала Тося. — Там последняя машина… Вы слышите, Дмитрий Николаевич?!
— Молчать! — приказал Ярцев. — Раненый на столе.
Тося застыла, ощутив лихорадочные толчки сердца. Все смешалось разом: горечь отступления и беда, что ждет раненых, лежащих под навесом возле избы.
Дмитрий Николаевич продолжал операцию.
Когда он закончил, наших частей в деревне уже не было.
Проклиная шофера, угнавшего санитарный фургон, Тося отыскала какую-то брошенную телегу. С трудом подтащила ее к избе.
Они уложили раненых. К оглоблям привязали лямки и потащили телегу по раскисшей грязи. Въедливый скрип несмазанных колес терялся в грохоте близкого боя.
Когда потом вручали награды, командир дивизии, передавая Дмитрию Николаевичу орден Отечественной войны I степени, сказал:
— Поздравляю, доктор Сивка-бурка.
Все засмеялись, понимая, чем вызвана шутка генерала.
Надолго прилепилась к Ярцеву эта кличка. Однополчане вспоминали ее даже в поздравительных открытках и после войны.
Лежат эти открытки теперь в корзине, и горше всего будет Дмитрию Николаевичу, если кто-нибудь из фронтовиков дознается, что у Сивки-бурки была и другая, неизвестная им жизнь.
В приемной прокуратуры было много народа. В основном озабоченные, встревоженные лица.
Дмитрий Николаевич занял очередь и, оглядев инспекторов, принимавших посетителей, решил, что подойдет к молодому инспектору, стриженному под бобрик. К другим почему-то доверия не возникло. Сейчас он беседовал с фронтовиком, на стареньком пиджаке которого висели вразброс ордена и медали. Ярцев заметил, как инспектор взял заявление фронтовика и, поглядев на листок, сказал:
