– - Ну, уж это что-то мудрено, господин есаул! По-нашему, жизнь -- это явь, а сон статья особая. От сна ничего не остается, а от жизни-то спина болит. Вот вы, вместо философии-то, расскажите нам что-нибудь страшное; вы мастер выдумывать…
– - Я ничего не выдумываю,-- несколько холодно отвечал Заелов,-- и верить никого не принуждаю… А вы вот, батюшка, расскажите нам лучше историю, которую еще третьего дня обещали, а уж я после вас…
– - Это про старуху-то?.. Ну, извольте; отчего не рассказать; времени здесь не жалко… Изволите видеть, это было лет тридцать тому назад; одиннадцатый год шел мне тогда. Родитель мой был священником при храме святого чудотворца Николая, в городе П *. Городишка маленький, вроде деревни, но древний; народ равнодушный, так что на церковной крыше даже рябина выросла. Одначе приход был доходный; жили мы в двухэтажном деревянном доме, и жили хоть не богато, а достаточно. Я в те поры в приходской школе обучался и страсть любил с мальчишками в бабки играть в церковном саду… А к той церкви каждую всенощную приходила одна старуха, согбенная старуха, с клюкой и маленькая… во какая! Сама одета бедно, и на голове черный платок наворочен; как есть колдунья… Мы, мальчики, известно,-- озорники, пристанем, бывало, к ней, когда она на паперть идет, и дразним: "Бабушка! почем песок продаешь?..", но рукой никто к ней не прикасался. И никто не знал, не ведал, где эта старуха жила… И к обедне никогда она не ходила, а только ко всенощной. Кто-то из нас возьми да и выдумай, что она у самого черта на болоте живет; на болоте да на болоте… Вот, подите, какая у детей фантазия явилась. Как-то раз после вечерни играли мы в пятнашки… Дело было уже в сумерки… Я куда-то убег. Бегу, бегу и как раз на эту самую старуху и наскочил. Точно меня кто подтолкнул: "Бабушка, говорю, правда, что ты на чертовом болоте живешь?" А она как вспыхнет, палкой мне загрозила и говорит: "Я тебе, поповский сын! Я тебе дам! Попомнишь ты меня!" И так злобно она это сказала, что я от нее поскорее тягу да домой. Дома, конечно, успокоился, но все же после ужина рассказал старшему брату. "Так и так, говорю, страшная!" А он мне в ответ: "Глупый ты, глупый! спать ложись, "Богородицу" прочитай, вот и все"… Мы с братом в одной комнате наверху помещались; он, примерно, у этой стены, а я насупротив его. Ну, хорошо-с!.. Брат свечу потушил и вскоре заснул, а мне не спится, сам не знаю почему: не то чтобы я о старухе думал, а так что-то… Ночь была тихая, теплая, и луна так ярко светила в окно, что казалось, будто пол кто мелом натер… Ветер чуть ворошил деревьями у окна, и тени на полу качались и будто плясали… А в саду-то -- благодать ночная, аромат и все что-то стрекочет, тихо, тихо посвистывает и шелестит… Вот я лежу и думаю себе: "Отчего так ярко луна светит, как будто "перед чем-то"… и отчего я так чутко слышу все, что в саду происходит?" То есть ветка в самом конце сада чуть треснет -- а я и это слышу… Что за притча? И обо всем этом думаю, а в саду все стрекочет, все посвистывает, а ветки-то по полу качаются из стороны в сторону, лениво так качаются… Думать-то думаю, а лоб перекрестить забыл… Вдруг собака завыла… Я встрепенулся, а в окне тень появилась, уж иная тень-то… Что такое?! Собака воет глухо, протяжно, как будто меня одного предупреждает… Завыла и умолкла… И в саду все притихло… И стало мне страшно… А брат мой лежит, не шевельнется и так крепко спит, что будто не дышит, и от луны бледно-зеленый выказывается… "Ваня, говорю, а Ваня! ты спишь?.." А он не ответствует, потому громко не могу выговорить: грудь захватило. Мне бы молитву сотворить, а я о ней будто бы позабыл; позабыл о молитве-то… Все замолкло кругом; тишина вдруг стала такая, будто я куда в воду нырнул… И пуще мне стало страшно, потому для малолеток страшнее безмолвия, да еще ночного, ничего невозможно придумать. Вот я лежу, и страх и ужас меня разбирает, а от окна глаз отвести не могу. Кажется, куда-куда, а туда бы не смотрел, а глаза сами направляются против воли…
