— Я не стал бы приглашать к себе никого из «друзей», кто распространяет такую грязь вокруг этого имени. В случае миссис Кроммелинк, скажу откровенно, такое предположение представляется мне настолько же немыслимым, насколько отталкивающим. Если… если, в силу какого-то, я не знаю, нервного срыва она вынуждена была вести себя так неуместно… что ж, если честно, Эйрс, я бы спросил совета у Дондта или поговорил бы с доктором Эгретом.
Софистика создает чудесную дымовую завесу.
— Значит, ты не собираешься ответить мне одним словом?
— Я отвечу вам двумя словами: «Разумеется нет!» И очень надеюсь, что теперь этот вопрос закрыт.
Эйрс молчал, позволяя долгим мгновениям медленно утекать прочь.
— Вы молоды, Фробишер, вы богаты, у вас есть мозги, и, как ни погляди, у вас далеко не отталкивающая внешность. Я не вполне понимаю, что вас здесь удерживает.
Прекрасно. Он становился сентиментальным.
— Вы — мой Верлен.>[76]
— В самом деле, юный Рембо? Тогда где же твоя «Saison en Enfer»?>[77]
— В набросках, в черепе, у меня в нутре, Эйрс. В моем будущем.
Не могу сказать, исполнился ли Эйрс благодушия, жалостливой ностальгии или презрения. Он ушел. Я запер дверь и в третий раз за ночь забрался в постель. Фарс в спальне, когда он происходит на самом деле, невероятно печален. Иокаста, кажется, обозлилась на меня.
— Что такое? — прошипел я.
— Мой муж тебя любит, — сказала, одеваясь, жена.
Зедельгем весь поскрипывает. Водопровод шепелявит, словно престарелые тетушки. Думал о своем деде, чья своенравная яркость не коснулась поколения моего отца. Однажды он показал мне акватинту с неким сиамским храмом. Не помню его названия, но с тех пор, как века назад последователь Будды прочел на том месте проповедь, все разбойные владыки, тираны и монархи этого королевства добавляют к нему мраморные башни, пахучие древесные питомники, позолоченные купола с роскошной росписью на сводчатых потолках, вставляют изумруды в глаза статуэток. В тот день, когда этот храм сравняется наконец со своим двойником в Стране Чистоты, так гласит предание, человечество исполнит свое предназначение и само Время подойдет к концу.
Для людей вроде Эйрса, думается мне, таким храмом является цивилизация. Массы — рабы, крестьяне, пехотинцы — существуют в щелях между храмовых плит, не ведая даже о своем невежестве. Другое дело — великие государственные деятели, ученые, художники и, главное, композиторы этой эпохи, любой эпохи, которые являются архитекторами, каменщиками и жрецами цивилизации. Эйрс видит нашу роль в том, чтобы сделать цивилизацию великолепнее, чем когда-либо. Основное, если не единственное, желание моего работодателя — в том, чтобы воздвигнуть минарет, на который наследники Прогресса через тысячу лет будут указывать со словами: «Смотрите, это Вивиан Эйрс!»
