— В двадцати километрах от Кухарского лесничества. На запад.
— Вон куда меня, бедолагу, занесло. Я так и думала, шо заблудилась. Гроза виновата. Я ще вчера вечером вышла из хаты. Дытыну положила в колыску, убаюкала, сказала свекру, щоб приглядывал — и помчалась. Думала, за ночь туда-сюда обернусь. Но по дороге попала под грозу. Ну и напугалась же. И намокла, як курица. Ой, пан солдат, не приближайтесь! — закричала женщина. Но сейчас же засмеялась и добавила: — Не вас я боюсь, а собаки. Солдаты не кусаются.
И умолкла. Смотрит на меня больше чем приветливо и ждет, что я скажу, что сделаю.
А я молчал и улыбался по привычке. Женщина приняла мою улыбку на свой счет, как ответ на ее зазывной смех и шутку. Ничего, пусть себе заблуждается.
— Пан, будь ласка, укажите дорогу в лесничество. Может, и вам туда надо, а? Вдвоем веселее будет шагать.
— Как тебя зовут, красавица? — спросил я. — Не Марыся случаем?
— Правильно, Марыся, — обрадовалась женщина. — Вот это да, вот это диво! А как же ты узнал, солдатик?
— Очень просто. На твоем лице вот этакими литерами написано, что ты Марыся.
— Нет, правда, скажи — как узнал?
— Твои земляки сообщили.
— Какие?
— Те самые… Твоя мать в Кухарском лесничестве живет?
— В Кухарском.
— А соседи у тебя Галя Гарусная и Таня Вербная?
— Верно, они самые.
— Вот от них я и узнал. Значит, Марыся?
— Угу. А тебя, пан солдат, как звать? Иван, наверное? Все вы, русские, Иваны.
Я немного помолчал и, оглянув женщину от босых ног до бровей, строго сказал:
— Ну, вот что, Марыся, или как там тебя. Хватит сказки рассказывать. Пошли на заставу.
— Пан солдат, не пойду я на заставу. Я домой пойду. В лесничество.
— Я вас задерживаю, гражданка. Временно. До выяснения личности.
Красивое, измученное бессонной ночью лицо женщины исказилось страданием. Темные большие глаза наполнились слезами.
— Отпусти ты меня, Иван, ради христа.
— Повторяю: задерживаю до выяснения личности.
— А чего тут выяснять? Вся я тут. Смотрите, пан пограничник, выясняйте.
— Что у вас на спине? Покажите!
Она сейчас же сбросила небольшой плоский узел на землю, развернула. Показала грязные туфли, праздничное платье, платок, краюху хлеба домашней выпечки, кусок сала.
Посмотрел я бидон. Он был полон кислого молока.
— У мамы нету коровы, — пояснила молодуха. — Я каждый раз, когда иду к ней в гости, ряженки прихватываю.
Я оставил Джека охранять женщину, а сам пошел в кусты терновника, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь. Ничего не нашел. Вернулся. Женщина смотрела на меня умоляющими глазами.
