Собака стала неистово рыть землю и лаять.
— Понятно, Аргон. В схроне. Спасибо. Хорошо! Ну, а теперь марш на место.
Аргон даже повиноваться умел жизнерадостно: взвизгнул, лизнул Смолина и маленького Сашу и убежал за решетку.
— Дядя Саша, куда мы теперь идем? — допытывался Саша. — На озеро, да? Купаться?
— Нет, туда без спроса нельзя. Давай беги к папе и проси разрешения.
Мальчик убежал. Через мгновение выскочил из зеленого домика с ликующими воплями:
— Разрешил! Разрешил!! Разрешил!!!
На выходе со двора заставы Смолина и Сашу перехватил капитан Крыленко.
— Постойте, старшина! Вместе с вами прогуляются на Овальное Слюсаренко и Шорников. Те самые. Познакомитесь друг с другом и местностью. Искупайтесь. А ночью, сегодняшней ночью, пойдете в наряд.
— Хорошая мысль, товарищ капитан! Выговоримся среди дня, а ночью в дозоре будем молчать.
Из казармы скорым шагом вышли два парня, высоченные, плечистые, загорелые, в спортивных майках, в кедах, в тренировочных шароварах, с полотенцами в руках. Улыбаются и с превеликим любопытством вглядываются в знаменитого следопыта. Задолго до того, как попали на границу, еще в школе читали о нем на страницах «Пионерской правды» роман с продолжением.
Сразу как только спустились сумерки и над северным склоном гор зажглась первая зелено-серебристая звезда, усиленный наряд пограничников во главе со Смолиным залег в яме, вырытой семейством диких кабанов, — между отдельно стоящим дубом и берегом Овального озера, на пути предполагаемого движения нарушителей.
В эту ночь ничего не случилось. Даже звери не беспокоили. С вечера до рассвета было тихо. И вторая ночь была пустая и третья. И шестая.
И вот наступила седьмая. Все было как и прежде. Наряд занял свои позиции с вечера. Небо сияло звездами. Сдержанно шумели вершинами буки-великаны. Гремела в каменистом ложе речушка, впадающая в озеро. В прибрежных зарослях время от времени подавали голос непуганые кряквы — охота на границе категорически запрещена. Карпатские горы, черные, бесформенные, подпирали светлое небо позади, справа и слева. Пахло разогретой хвоей. На сопредельной стороне, в лесу, надрывалась выпь. Травы поблескивали первой росой. С той стороны, где была застава, из-за ближайшей горы доносились слабые, еле слышимые звуки музыки.
Шорников, лежавший справа от Смолина, беспокойно пошевелился в своем гнезде и, судя по голосу, улыбнулся.
— Это Люба не спит. Концерт из Львова слушает.
Он, видимо, хотел еще что-то сказать, но его не поддержали. Смолин и Слюсаренко молчали, не двигались.
