"Что же делать дальше?"
Не знал ответа и Веслев. Задача, которую он взялся решать, казалась невероятно сложной, но все же выполнимой. Но не теперь, когда волки вкусили крови. Сознание услужливо напомнило о тех, кто спровоцировал бойню.
"Да, волки... С обеих сторон..."
— Как дальше-то, брат? Все равно поедешь к римлянам?
— Нет, Остемир. Теперь нет.
— Побьют они дарданов. Не выстоят тарабосты. Никто не выстоит.
Веслев задумчиво покачал головой. Дом, возводимый десятилетиями, рассыпался на глазах, превращаясь в труху. Митридат повержен. Фракийцы разобщены. Балканы практически потеряны, Остемир прав. Римляне в силах покорить все племена. Что же остается? Опустить руки?
"Ну нет, я еще не закончил здесь. И здесь, и в Италии".
Рим
— Ну-ка, Домиций Регул, мой хозяин неумный, чашу вина мне подай, да спину сильнее согни! Год я учу дурака, да ума тебе вряд ли прибавил. Будешь, как прежде, ошибки в счете своем совершать. Если б не я, ты б давно уж в конец разорился. По миру в рубище шел бы, черствую корку грызя. В дури своей непроглядной, меня ты не ценишь, зараза. Давеча палкой грозил — ныне свой зад подставляй, дабы мог я пинка тебе врезать, коль трапеза будет невкусной, кислым вино, а ты не услужлив и дерзок!
Рабы захохотали и прогнали смущенного хозяина на кухню. Развалившись на обеденных ложах, они угощались дорогим вином и жареной свининой. Иные пустились в пляс, кто-то блевал под столом.
Отовсюду смех, веселье. За воротами суматоха, толчея. По Этрусской улице, пересекающей Велабр, ложбину между Палатином и Капитолием, текла людская река, во главе которой вышагивал козел, обмотанный длинным белым полотенцем. Край полотенца выпачкан краской так, чтобы оно напоминало сенаторскую тогу. Следом за ним шел пастух в меховой безрукавке, подгонявший "предводителя" длинным ивовым прутом, а далее на вскинутых руках несли человека в пышных одеждах. На голове его громоздилась странная конструкция, отдалено напоминавшая тиару восточных владык, а на груди на витом шнурке висела бронзовая табличка, возвещавшая, что "сей человек, именем Хризогон, принадлежит Титу Капрарию[12] Пизону". Больше ни на ком рабских знаков не было, хотя, несомненно, основную массу шествующих составляли рабы. Временами процессия останавливалась, и человек в тиаре важно указывал пальцем на одного из зевак, жавшихся вдоль стен. Избранного тут же хватали, задирали полы туники на голову, стягивали набедренную повязку-сублигамию, обнажая срам, и голой задницей заставляли трясти перед мордой козла. Иных заставляли кукарекать. Потом кто-то в толпе закричал:
