— Понимаешь, пошел с проверкой, смотрю — у кормового орудия хохот, — Асеев частил скороговоркой. — Обнял твой Тойменов снаряд, а от палубы оторвать силенки не хватает. Вертится вокруг него, как Бобровский вокруг своей жены, а поднять не может! Ему кричат: «Оставь, отойди в сторону», а он: «Нет, я сам должен». Давай замени его на другого моряка из твоего же подразделения.
— Постой, постой, Олег Фролович, мне моряки как-то говорили, что Тойменов, несмотря на свои сто пятьдесят сантиметров, отличился в учебном отряде меткой стрельбой. Вот к давай посадим его на пулемет вместо Вайнера, который гири любит.
Асеев скривился от «пулемета», но поправлять не стал — что со «студента» возьмешь? — заменил фамилии, захлопнул журнал и ушел. Мог ли он подозревать, что через десять дней матрос Тойменов на зачетных стрельбах перекроет все нормативы БЧ-2?!
Составляю раскладку на следующую неделю, в каюте жара, не спасает открытый иллюминатор. Стук — входит мичман Кононович.
— Товарищ лейтенант, молоко свернулось! Прикажите Бобровскому выдать еще, иначе к обеду не успеем.
Сегодня на обед должен быть молочный суп на сгущенном молоке — самое любимое у моряков блюдо в тропиках.
— Почему свернулось?
— Говорят, чуть подкисло, заложили в котел, стали варить, а оно свернулось…
Не очень верится в то, что оно могло «подкиснуть».
— Пошли!
На камбузе собрались почти все коки, едва ли не впервые за весь поход. Приказал всем, кроме вахтенных и Сверчкова, покинуть камбуз. Возле котла сокрушенно топтался Федоров — его вахта.
Вызвал Бобровского, приказал выдать еще сгущенки, тот, естественно, напустился на Кононовича и коков: «Вымогатели, продукты только портить умеете! На жаре передержали, потому и свернулось! Это вам не в «Праге» груши околачивать. Здесь работать надо! И соображать!»
Бобровский почему-то был уверен, что в московских ресторанах не может быть нормальных поваров — слишком большой город, чтобы всех вкусно накормить. И он всегда старался уколоть этим Федорова.
Я посмотрел на Федорова и тихо спросил:
— Почему?
Кок долго мялся, не отвечал. Потом стащил с головы колпак и, переминаясь с ноги на ногу, еле слышно произнес:
— Моя вина, товарищ лейтенант… Котел плохо промыт был, а я не проверил, поэтому и свернулось…
Я отвел взгляд. На Федорова было жалко смотреть, он походил на неожиданно промокшего воробья. Мокрый халат плотно облегал его ладную маленькую фигурку, нос как-то опустился, уголки губ упали вниз, и, казалось, еще мгновенье — и он зарыдает.
