На погрузке Вересов был везде. Казалось, он летал по кораблю: где шуткой, где окриком, где действием, а где лихим соленым словцом помогал, заставлял, приказывал:
— Разве это загрузка, орлы-соколики?! Загрузки еще не было! — слышался его голос с кормовых трапов, по которым моряки таскали мешки с мукой.
— Тоже мне, мореманы! — доносилось сквозь рев ветра со шкафута, где моряки пытались кран-балкой поставить на кильблоки только что доставленный с завода командирский катер.
— Загрузки еще не было, это так, семечки! — гремел он на юте. — Подумаешь, загрузили продовольствие! Семечки! Скоро боезапас начнем грузить, вот действительно будет работка!
К вечеру пошел боезапас. Все остальные службы прекратили погрузку.
Сначала грузили главный калибр. Палуба что каток: моряки ступают осторожно, ведя локтями по штормовым леерам.
Работа!
Все как-то серьезнее стали. Чем-то потусторонним веяло от неторопливых неразговорчивых офицеров, руководивших погрузкой снарядов, казалось, стояли они у черты иного мира…
Река стальной смерти втекала в погреба бесшумно, скоро и ладно. Все, кто видел ее, кто стоял на ее извивах и перекатах, стали старше и строже, даже Вересов притих. С каждым снарядом, опущенным в погреба, все дальше уходило от них детство, житейские треволнения, все прежние, пустячные, в общем-то, дела… А машины все подходили и подходили. Четко. Одна за другой. По мере разгрузки. Ни одна не стояла у борта лишней минуты. И в этой жутковатой четкости угадывалась та строгая и непреложная жизнь, которой теперь уже с первых предпоходовых часов они обязаны были жить, повинуясь не только силе командирского приказа, но и голосу собственной совести, чувству ответственности за судьбы тех, кто остается на берегу.
Почти каждый из экипажа уже знал, что такое труд, представлял цену трудовой копейки, и многие понимали, что сейчас грузят на корабль не только снаряды главного калибра, но и телевизоры, детские коляски, холодильники, магнитофоны, которые можно было бы сделать, если бы не надо было точить эти угрожающе тупорылые, отливающие в лучах прожекторов болванки.
Потом пошел боезапас калибром поменьше. Его грузить было легче, веселее. После предыдущих грузов кассеты зенитных автоматов казались елочными игрушками.
Командир приказал готовить второй ужин. Сергеев пришел на камбуз снять пробу. Вахту нес мичман Кононович, старший кок-инструктор. Самый молодой из сверхсрочников в службе «С». Служить ему до демобилизации осталось считанные месяцы, но он продолжал ревностно исполнять свои обязанности.
