ездил. Брал у старика колымагу его битую, и мы ездили и ездили кругами, место искали, где нас бы не засекли какие-нибудь знакомые ее папаши. К Чикатобату даже ездили, водохранилище, знаешь? Мне уже почти двадцать стукнуло, а девчонке, я не знаю, лет семнадцать, наверно, и я, блядь, целыми
часами ее убалтывал, чтоб только голой рукой, блядь,
сиську ее голую, блядь, помацать. Чуть ли не год на это ушел. Я ее и в кино возил, и на танцы, бухлом поил, дул ей, блядь, в ушко, а удавалось только одно — лапать ее сверху и только снаружи. Через свитер, через блузку, ей накиряться надо было, только чтоб я смог залезть к ней и через лифчик за дойки потрогать. Господи-блядский-ужас. Как-то вечером я наконец руку ей под лифчик засунул.
Вовнутрь. Не расстегнул, ничего — только руку засунул. Тут же прямо в штаны себе кончил.
Расселл засмеялся.
— Ну да, — сказал Фрэнки. — Так и пришлось домой ехать, весь слипся внутри. Парни, с которыми я тусил, то есть, в «Здрасьте». Послушаю их — так им девки дают, только помани. И я им верил. Мне даже имена называли. Настоящие. А я ничего не делал. Думал тогда, бывало, — я еще на нефтяной компании работал, думал, стану ремонтником, тебе тогда свой фургон дают и зарабатываешь ты штук десять в год, всегда, блядь, в самую пургу выезжаешь часа в три ночи, ох заебись житуха, и я вот думал — в общем, так себе думал: у меня должна быть девушка, которую я смогу уважать. А пробляди эти мне вовсе ни к чему. Представляешь? Настоящая любовь чтоб. Настоящая, блядь, любовь. Такая, которой лишь бы только поебаться, мне не нужна. Мне такую девушку подавай, чтоб хотела только со мной ебаться, и знаешь, что мы тогда сделаем? Мы поженимся и будем жить счастливо, пока не помрем. Вот что мы с ней тогда сделаем.
— И чтоб девятьсот, блядь, вопящих короедов, и дом чтоб, блядь, полная чаша, и вся эта срань, — сказал Расселл.
— Точно, — кивнул Фрэнки. — В общем, тем временем, не знаю, папаша ее запретил ей со мной гулять больше чем два раза в неделю. В пятницу-субботу только. Я мог в гости заходить в среду, но там всегда кто-нибудь еще сидел, а к десяти мне надо было выметаться, потому что ей назавтра в школу.
— Старшеклассница? — уточнил Расселл.
— Ну, — подтвердил Фрэнки. — Мне двадцать лет, а эта девка, от которой я совершенно без ума, еще в старших классах учится.
— Придет время, я надеюсь, — сказал Расселл, — когда ты перестанешь быть таким мудаком.
— Не уверен, — сказал Фрэнки. — Помню, как-то вечером отвожу ее домой, ей к пол-одиннадцатого надо, это если по пятницам, а в субботу можно до двенадцати. А я ее везу домой часа в два ночи. Не знаю, пятница то была или суббота. Мы ездили в киношку «Голубые холмы» и там в машине взасос целовались — а на площадке, ну, может, только еще одна пара в машине, я, блядь, просто с ума сходил. Яйца уже, блядь, синели. Три раза в неделю. Я ее домой привожу, а старик ее не спит, знай себе орет: «Добился своего?» — вопит на меня. Я дурака включаю. «Чего добился?» — спрашиваю. Видал бы его рожу. Удивительно, как его там удар не хватил или еще что-нибудь. Она тут же рядом стоит.
