Нахожусь в реакторном зале остановленного реактора, залитого ровным люминесцентным светом, озаряющим округлую бетонную глубину, полые, окисленные скважины, из которых извлечены металлические и графитовые стержни, стальные элементы, змеевики, трубы охлаждения. Разобранный, умертвленный реактор напоминает кита, который выбросился на рифы, и из него уже выклевали глаза, выели мягкие ткани, выдрали внутренние органы, и сквозь лопнувшую кожу виднеются голые ребра. И это мертвое, обезображенное смертью существо все равно прекрасно. Видно, с какой изумительной красотой и разумностью оно было создано. Каким мощным и совершенным было в ту пору, когда плавало в океанские просторах — просторах громадного ХХ века с его бурями, потоками великих идей, взрывами небывалых надежд, черными безднами катастроф и разочарований.
Когда закрывали реактор, простым нажатием красной кнопки отключали его от истории, на его успение собрался коллектив атомщиков — инженеры, химики, управленцы, военные. Многие годы они оставались вместе с реактором. Питали его, лечили, принимали его роды, справляли его юбилеи. Сознавали себя частью огромного советского мира, который поручил им тайное, жреческое дело, как весталкам, сберегавшим в недрах горы священный огонь. На мертвый реактор положили цветы. Его оплакивали. Его отпевали.
Сейчас за озаренным пультом, где приборы в пластмассовых футлярах несут в себе эстетику 50-х годов и еще можно заметить слабые биения отдельных умирающих клеток реактора, дежурит один-единственный престарелый оператор в белых одеждах. Сопровождает меня директор реактора, немолодой печальный атомщик, похожий на смотрителя музея. Рассказывает о своем загубленном детище, как моряки, всю жизнь прослужившие на могучем крейсере, что по старости разрезан автогеном и пущен на металлолом. Эту округлую глубокую полость с остатками стальной арматуры зальют бетоном, чтобы в толщи окаменелого раствора медленно, в течение целого века, остывала радиация, гасла жизнь ядерной машины, которая первоначально называлась ЛБ-120, что значит — "Лаврентий Берия". Директор напоминает верного стража, который не хочет расстаться с телом умершего князя и ждет, когда его погребут в кургане вместе с телом великого воина.
Я перемещаюсь в катакомбах, убеленных немеркнущим млечным свечением, в котором теряется смена дня и ночи, зимы и лета. Машинный зал атомной станции бархатно ревет турбинами, накаленным паром, белеет одетыми в асбестовые шубы генераторами, мерцает множеством циферблатов и стрелок. Отсюда на землю, сквозь гранит, изливаются электричество, пар, кипяток, освещая и согревая великолепный город в сосняках, где центральные улицы застроены неповторимой архитектурой сталинского ампира, а в зеркальном озере отражаются высотные башни, окруженные золотыми и красными иконостасами осени.
