За спиной с грохотом захлопнулась дверь. Я вздрогнул и оглянулся. Пробормотал:
— Сквозняк…
Когда повернулся обратно, то чуть книгу не выронил.
Новые тёмно-коричневые стеллажи блестели полировкой. На них ровно и красиво стояли книги. В окно, украшенное витражом, светило солнце, разбрасывая по ковровым дорожкам разноцветные пятна. Большое и уютное кресло приглашало забраться в него с ногами. В коридоре послышались шаги, заговорили люди. Я представил, как сейчас появится хозяин замка и спросит: «Мальчик, а ты кто такой? Как сюда попал?» Ещё за вора примут! Нужно срочно убираться отсюда!
Шаги в коридоре стихли. Я осторожно приоткрыл дверь… и увидел тот же захламленный коридор. Опять пришло ощущение пустоты и безлюдности. Я обернулся, уверенный, что библиотека снова превратилась в развалины. Но библиотека осталась. Это вдруг показалось правильным. Перестав думать о странностях замка, я сел в кресло и уткнулся в книгу.
Я долго просидел там. Буквы казались знакомыми, но прочесть их не получались. Иногда они всё-таки составляли слово, но, как только я отводил взгляд, снова разбегались, превращаясь в непонятные значки. Я зажмурился, потер глаза. И услышал шаги на лестнице. Медленные, уверенные, тяжелые. Так ходит человек, которому некуда спешить. И, хотя я ничего плохого не сделал, почему-то стало жутко. Сердце забилось — как будто в боксёрскую грушу кто-то лупит без передышки — бух-бух-бух! Я дернулся — нужно убежать или спрятаться! И остался сидеть. Потому что бежать нельзя, это я понимал совершенно чётко. Если убегу, не увижу чего-то важного. Может быть, самого важного в жизни.
Дверь медленно открылась. Я замер. В темном проёме стоял высокий мужчина. Я не успел его разглядеть. Зато увидел, что он держит взведённый арбалет.
Человек медленно поднял руку. Острая маленькая стрелка смотрела мне в лицо. Я съежился, хотел закричать, но смог только прошептать:
— Пожалуйста, не надо…
Непонятно откуда выпрыгнул большой серый зверь. Собака или волк, не разобрать. Он бросился на человека с оружием. Арбалет тренькнул, и тут же у меня в груди разорвалась такая боль, что я закричал. Между рёбрами торчало оперение стрелы. Я понял, что умираю. По краю сознания проскочила мысль — этого не может быть, это сон! Но тут же я с тоской понял, что таких отчётливых снов не бывает. Я заплакал, захлебываясь кровью и воздухом, который стал густым и забивал рот. А грудь раздирала мучительная, нестерпимая боль…
