- Ну вот мы и проснулись. Какие мы молодцы... - с напускной лаской проговорила она - ... тихо, тихо... больной, вам нельзя много двигаться...
Толстяк изо всех сил пытался высвободиться, но ровным счетом ничего не получалось. Его зрачки расширились, на лбу проступила испарина.
- Не бойся. Это всего лишь небольшой укольчик. - толстяк замычал - Ну не убьет же он тебя... Это - эпинефрин, адреналин то есть. Он, напротив, не даст тебе умереть, - улыбалась она, - как бы больно тебе не было...
Ее медицинское образование было незаконченным. И хирургом она так и не стала. Но несколько лет обучения - бесконечных лекций и долгих практик в анатомическом театре на безымянных телах - не прошли даром. Многие из ее однокурсников, практикуясь, чтобы как-то успокоить себя перед нерешительным рассечением человеческой плоти, подшучивали над телами - давали уменьшительно-ласкательные имена уже иссохшим, пропитанным формалином трупам, разговаривали с ними с напускной веселостью, расспрашивали их, как им жилось и не больно ли сейчас: "...вот здесь... а здесь... а правее?" Она же не шутила никогда. И никакого волнения перед мертвыми человеческими телами не испытывала. Единственное, к чему она долго не могла привыкнуть - невыносимый до обморока, впитывающийся, не только в одежду, но и, казалось, даже в кожу, ничем не смываемый и не отстающий едкий запах формалина.
Неуверенные поначалу движения скальпелем со временем стали твердыми и точными. Она никогда не думала, препарируя тела, что перед ней - человек или то, что когда-то было человеком - живым, со своими радостями и бедами, чувствовавшим, мечтавшим, любимым или ненавидимым, была ли у этого человека семья или нет и помнят ли о нем сейчас. Если думать об этом - пожалуй, не так уж и трудно слететь с катушек и, чего доброго, начать размахивать чудовищно острым лезвием из закаленной хромистой стали над телами еще живыми и, не нуждающимися в хирургическом вмешательстве. Перед ней всегда было только тело. И не более того. Опытные хирурги и, по совместительству, преподаватели медицинского университета, в котором она училась, хвалили ее не только за превосходные знания, но и за прекрасную сноровку и бесстрастность, холодную голову и твердые руки и прочили ей блестящую карьеру.
Но они ошиблись. Ее талантливые руки и ясный ум так и не вылечили ни одного больного. Но смогли причинить страдания.
Руки связанного слишком сильно дергались, чтобы точно попасть в вену, поэтому она сделала инъекцию в проступившую от напряжения на шее яремную вену. Запахнув длинный женский халат, найденный здесь же, в квартире, она внимательно, изучающе посмотрела в его остекленевшие от ужаса глаза и тихо произнесла: "Ну-с, голубчик, пожалуй, приступим?"
