По-моему, Данька не возражал. Сколько можно настоящему мужчине закаляться в борьбе за выживание? Он вопросительно посмотрел на Юльку. Девушка даже не раздумывала – до тех пор, пока маму и бабушку не выпишут из больницы, ее место здесь, рядышком с ними. Без них она сирота. Данька еле заметно вздохнул. То ли с сожалением, то ли с облегчением. Словом, вздохнул. И дал мне серьезный повод для новых раздумий.
К восьми часам вечера я всерьез обеспокоилась отсутствием мужа, тем паче, что на мобильные звонки он не отвечал. Возможно, в силу укоренившейся привычки в первые три дня отпуска отключать телефон, прячась от домогательств коллег – не хотел чувствовать себя на работе. По истечении трех дней домогался коллег сам.
К половине десятого я уже раскаялась во всех мыслимых и немыслимых грехах и пришла к выводу, что испортила бедному Димке жизнь. В результате дала себе твердое обещание: если он восвояси вернется, жить исключительно по его канонам. В следующие пять минут реально представила себе эту жизнь праведницы и испуганно взяла свое твердое обещание обратно. Далее какое-то время жалела только себя. Со стороны мужа форменное издевательство играть в молчанку, в то время как мое волнение за него выходит из берегов. К половине одиннадцатого решила вообще ни о чем не думать. Вдруг и вправду что-то случилось, а я тут…
Мы с Наташкой сидели на кухне вдвоем и развлекали себя разговорами, перемалывая новости научных прогнозов в плане перспективы развития человечества. Созданная картина радовала тем, что мы живем именно в свое время. Навязанный экологическими проблемами и эволюционной целесообразностью будущий эталон женской красоты ужасал: узкие глаза – щелочки (китайцы отдыхают!), нос, которому обзавидовались бы хрюшки, уши – локаторы и огромный безволосый череп. Как выяснилось, волосы в будущем как-то ни к чему. С другой стороны, мужская часть взяла за правило лысеть, перешагнув из первобытно-общинного строя в рабовладельческий. И ничего. Все еще держатся.
Дмитрий Николаевич вернулся в начале двенадцатого. Визуально определяя его настроение, никак не могла избавиться от наваждения. Так и мерещилась у него на груди табличка с предупреждающей надписью: «Не влезай с расспросами – убьёт!» Я и не влезала. Димка не может молча страдать в одиночестве. Вместе с ним, но так же молча обязаны страдать близкие люди. В первую очередь я. Как правило, исход страданий одинаков. Димка постепенно осознает, что жизнь продолжается, а после ужина продолжается даже неплохо. Затем выплескивает на меня град упреков за равнодушие к его переживаниям. Мужа всерьез беспокоит моя эгоистичная бесчувственность. Нормальная жена давно бы поинтересовалась поводом, из-за которого муж сам не свой. Когда-то я так и делала, но каждый раз нарывалась на рев раненого зверя, демонстрирующего клыки в качестве оружия защиты. Таким образом выражалась просьба оставить его в покое до лучших времен. Постепенно я поняла, что это и в самом деле единственный выход. Тем более что «овчинка» – сам повод для переживания в большинстве случаев «выделки не стоит». А следовательно на мою эгоистичную долю выпадет меньше пустопорожних переживаний.
