Общаться ни с кем из домочадцев не хотелось. Атмосфера дома пропиталась неприятным налетом подозрительности. С большим трудом мы с Наташкой убедили себя, что репрессировать всех подряд, пожалуй, не стоит. Но долго не могли смириться с этим убеждением. Ох, и нелегкая это задача – преодолеть самого себя.
Димка демонстративно намывал машину. Борис, сидя на ступеньках крыльца, детально изучал обнаруженный неизвестно где отрывной календарь за 1976-й год. В свое время не использованный. И не иначе как потому, что его запрятали там же – неизвестно где, и забыли.
Анна Петровна, не вылезая из комнаты Светланы Никитичны, тихо жила чужой сериальной жизнью, перемежая ее новостями экономики и политики. Телевизор работал исправно. Юлька вместе с Данькой и Антоном находились вне дома. Скорее всего, на речке.
Чрезмерно спокойная Маринка несколько раз спускалась вниз, но быстро возвращалась назад. К мужу. Как и мы, избегала общения. Мешал сложносочиненный комплекс вины. Странное дело! Почему люди, перед которыми мы чувствуем себя виноватыми, начинают вызывать раздражение? Мы с Наташкой определенно Маринку раздражали. И это в тот момент, когда окончательно повернули себя в сторону благоразумия.
Брусилов-старший впал в душевную кому. Лежал на кровати, заложив руки за голову и, не отрываясь, смотрел в одну точку на стене. Все слова утешения пропускал мимо ушей. Даже Маринкин визит оставил без внимания, чему она искренне порадовалась. Не среагировал и на остатки водки в бутылке, которыми Наташка красноречиво побултыхала у него под носом. Несмотря на Димкино требование оставить Александра в покое, мы с ней время от времени тайком к нему наведывались. В последний свой визит отметили положительную динамику. Брусилов-старший лежал с закрытыми глазами. Понимающе вздохнули – сон своеобразное лекарство. Вот только момент пробуждения и возвращения к реальности – очередная критическая точка. Не знаешь, что лучше.
– Переживает… – еле слышно прошептала Наташка, страдальчески изогнув брови. – Ксюшеньку жалеет.
– Не-е-ет… Он за себя боится, – почти беззвучно возразила я, доверительно склонившись к подруге. – Ксюшенька ему чужой человек. Жалеет, конечно, но не так, как себя. Своя рубаш…
Презентованный Наташкой толчок в бок заставил меня умолкнуть и оглянуться на Александра. Страдалец смотрел на меня так, словно видел перед собой Медузу горгону.
– С-сашенька, ч-чаю хочешь? – заикаясь, предложила подруга.
