Прекрасная Уна, жадная Уна,
Красы пожалевшая
Для бедной дочери!
Не поделилась ни каплей красы своей
С бедной Яггой, с костлявой Яггой,
Плосколицей, как в небе Луна,
Круглоглазой, как птица ночная,
Редкозубой, как старая щука.
Добрая мать, дочку родив,
Бледнеет лицом, тяжелеет станом:
Отдала красу любимой дочери, —
Сделала ей великий подарок.
Но матушка Уна, Яггу родив,
Ещё ослепительней засияла:
Отняла, жадная, у бедной Ягги
И ту красу, что отец ей дал.
Будет Ягга бродить по лесам.
Будет летать круглоглазой совой,
Будет нырять редкозубою щукой,
Будет кровью дань собирать,
Будет смертью дарить-награждать.
Пусть заплачет робкая Уна,
Почуяв запах липкой крови.
***
Я вернулся домой самым счастливым человеком в мире, — и тут же попал под ураганный огонь. Новосёлов бегал по квартире, подпрыгивая от злости, рвал на клочки журналы «Крокодил» и сбрасывал книги с полок.
— По бабам ходишь! — вопил он, бледный, с трясущимися руками, возмущённый так, словно я у него увёл этих воображаемых баб. — По бабам, да?! А я — сиди ровно?! Да я тут всё разнесу! Я тут чашки целой не оставлю! Дай пройти! Дай, говорю, пройти! Я выйти хочу! Тут дышать нечем! Я…
Он затряс кулачком у меня под носом, но я почти безотчётно перехватил этот кулачок и вывернул Олегу руку, так, что сустав его громко стрельнул. Ньюкантри завизжал в голос и попытался брыкнуть меня ногой. Я с силой толкнул его в спину, — он пролетел через всю комнату и врезался головой в диван. Я подошёл к нему, — как ни странно, моё радужное настроение нисколько не пострадало от этой короткой стычки, и я почти ласково похлопал Олега по плечу. Он рывком повернулся ко мне — красный, заплаканный, гневно шипящий.
— Ну что же ты, дитятко! — сказал я ему мягко. — Неужто мы с тобой не договорились? Неужто мне ещё раз придётся объяснять тебе, что выходить на улицу опасно? Ты сюда не развлекаться приехал, — прими и смирись.
Он минут пять шипел и сипел, не в силах выговорить ни слова, потом кое-как совладал со своим речевым аппаратом.
— У… У… Убить… Ср… Хр… Плевать я хотел! — вот первое, что он сумел произнести. — Что ты несёшь? Кто меня в твоём вонючем городишке найдёт? Да твой Стрельцов на карте без лупы не разглядишь! Да про него никто и не знает, кроме тебя! Да это — дыра, дыра, помойка всесветная! Ты просто не хочешь меня выпускать на люди! Ты же здесь король! столичная штучка! гиена пера! Боишься, что я начну затмевать тебя! Боишься, что люди сравнят твою дерьмовую «Стройгазету» и мой «Сумрак»… В твою ли пользу сравнение? Я — звезда! Я — знаменитость! Я… Меня через сто лет в школах изучать будут, — правда-правда! Это мне сам Альберт Курочкин предсказал! А ты — дерьмо! Не обижайся на правду, но ты — дерьмо! Ты в сравнении со мной — щен! Ну согласись, что ты — полный нуль! Что ты можешь возразить? Что ты можешь предъявить потомкам? А? Что? Вот, что! — он повернулся спиной и звонко шлёпнул себя по заднице.
