В-четвертых, Седанский затвор… Тут главнокомандующий был подстрахован, но не войсками, а самым высоким военным авторитетом: неприкосновенным авгуром, высшим воплощением славы нашего оружия, маршалом Петеном. Тот не раз утверждал, в частности, когда был военным министром в 1934 году и выступал перед сенатской комиссией: «Сектор не опасен. Арденнский барьер непроходим для современной армии». Поэтому наверняка его и дали удерживать не самым лучшим подразделениям. «А если противник там все-таки пройдет?» — спросил один сенатор. «Его прищемят на выходе», — гордо ответил Петен.
Однако гитлеровские танки прошли, и никто их не «прищемил». Фронт оказался открыт на протяжении восьмидесяти километров, и враг прорвался через брешь. Пятьдесят тысяч пехотинцев бежали перед массой железа пяти бронированных дивизий, и казалось невозможным остановить ни тех ни других.
Ходил упорный слух, что паника в армии Корапа воцарилась еще до начала сражения. Один артиллерийский офицер в приступе безумия приказал своим людям заклепать орудия или вывести их из строя, а затем отходить. Почему ему подчинились, хотя он явно был не в себе? Почему никто не связал безумца, который, впрочем, вскоре покончил с собой?
Такой была картина, которую набросал главнокомандующий, подписав ее потрясающим самообвинением: «Недостаточность численности войск, недостаточность снабжения, недостаточность руководства».
Почему же в таком случае после поражения 1870 года осудили Базена?
Тяжкое молчание воцарилось в ротонде, с каждой секундой все более гнетущее, более трагическое и прерываемое только звуком колес по гравию сада.
Эдуар Даладье, чью плешивость лишь подчеркивают несколько пушистых волосков, склоняет к ковру голову, желая сохранить обманчивую маску сильного человека. «Воклюзский бык», как его называли, похож сейчас скорее на одно из тех изнуренных животных, которые отказываются от схватки и упрямо стоят посреди арены, пока их не прогонят под негодующее улюлюканье толпы.
Потому что это он, Даладье, главный ответственный. Это он, председатель Совета, потом министр национальной обороны, навязал и поддерживал на высшем посту против всех ветров и волн этого консерватора Гамелена, скорее боязливого, чем спокойного, скорее нерешительного, чем вдумчивого, скорее тщеславного, чем уверенного в себе, который еще в 1936 году отсоветовал военное вмешательство по время реоккупации Гитлером Рейнской области. Под тем предлогом, что в нашей армии якобы не предусмотрена частичная мобилизация. А два года спустя, во время Мюнхенского сговора, опять воспротивился атаке и дождался наконец, через восемь месяцев, все так же держа оружие у ноги, что был побит.
