Если я отмечаю столько подробностей, то потому, что они горько врезались в мою память. Но также и потому, что из памяти страны кампания 1940 года постепенно стирается. О ней напоминают все реже и реже, давая лишь несколько черно-белых кадров из киноархива новостей, и все сводится, абстрактно, к самому большому поражению, которое потерпели наши войска за свою тысячелетнюю историю.
Раз уж я привожу свидетельства, то должен рассказать, как мне видится оттуда, где я сейчас нахожусь, Франция, за несколько дней потерявшая свой ранг первой державы.
Моя колонна двинулась в путь 11 июня, в половине десятого вечера. В конце весны небо еще ясное. Достигнув дороги на Орлеан, я оказался перед самой невероятной сутолокой, какую только можно себе вообразить. Один за другим следовали перегруженные багажом автомобили, часто с матрацами на крыше, набитые крестьянами фуражные повозки, которые тащили тяжелые мохноногие першероны, кто-то вез бабушку в ручной тележке, кто-то толкал рукой велосипед. Недавно я описал этот исход как «серую от пыли огромную веревку, сплетенную, скрученную воедино из всех людских невзгод, которая тянулась и днем и ночью, иногда перемежаясь на перекрестках внезапными узлами, столь большими, что впору было задуматься, как это им удавалось протиснуться меж домами».
Переезжали психиатрические лечебницы со своими пациентами, пожарные машины и катафалки. Не менее захватывающим зрелищем была длинная череда темных лимузинов дипломатического корпуса с флажком на крыле; ее возглавляла из уважения к протокольному порядку машина Апостольского нунция, монсеньора Валерио Валери. Все это двигалось со скоростью пешехода, с остановками, столкновениями и медленным возобновлением хода при слабом свете закрашенных синим фар, чтобы оставаться незаметными, как считалось, для вражеских самолетов. А они не атаковали эти жалкие толпы отнюдь не из гуманности, а всего лишь потому, что были заняты дезорганизацией войск; но пулеметные обстрелы все-таки случались, оставляя на дорогах прошитые пулями детские коляски.
Для того чтобы вклиниться со своей колонной в это месиво, я видел только одну возможность: спешиться и расчистить дорогу. Что я и сделал, прижав свисток к губам. Стал жестоко отправлять машины прямо в поля. Некоторые переворачивались в канавах. Велика важность — штатские! Мне надо было проехать. У меня было задание, не слишком славное, конечно, но все же задание.
