— Степана-то? — Матвеич вздохнул и опустил жилистую руку чуть ниже голенища сапога. — Вот с таких годов знаю.
Белые брови Матвеича дрогнули.
Он опустил голову и забарабанил пальцами по колену. То ли о чём-то задумавшись, то ли что-то припоминая.
— Хороший был мужик, природный, — наконец сказал Матвеич.
— Как это природный?
Матвеич потрепал Алёшу по плечу и кивнул бабушке:
— А малец-то у тебя вострый растёт, сметливый. Вот и Степан такой же был. На всякое явление жизни своё понятие имел.
— Это верно. — Бабушка сняла очки и стала медленно протирать стёкла носовым платком. — Жаль его. И Лидию жаль.
Матвеич согласно кивнул.
— Как не жаль. У нас в селе, почитай, в каждой избе такая памятка висит. Им-то что, — он кивнул на Алёшу, им невдомёк, что за люди были. Висят себе портреты на стенах, вроде грамоты. А для меня каждый из них, как живой, и посейчас. Эх, да что говорить! — Матвеич закурил цигарку и поднялся. — Бывайте. Завтра зайду.
— Нет, нет, — бабушка надела очки и встала из-за стола. Стоя она была почти на голову выше Матвеича. — Сейчас чай вскипит. Очень вас прошу. Алёша, а тебе пора спать.
— Ну, бабушка… — взмолился Алёша.
— Со-олдат Алёха! Вы-ыполнять приказание! — зычно гаркнул Матвеич и замер по стойке смирно, грозно шевеля усами.
Алёша невольно рассмеялся, вздохнул и с удручённым видом принялся стелить постель.
Бабушка открыла окно. В комнату пахнуло вечерней свежестью, сладковатым запахом свежескошенного сена с поймы реки и огуречным цветом.
Алёше не спалось. Сквозь неплотно прикрытую дверь из соседней комнаты пробивался свет. Матвеич пил чай вприкуску, с хрустом разгрызая сахар. Бабушка негромко позвякивала ложкой о край стакана и что-то говорила. «Вот так всегда, — обиженно подумал Алёша, — когда что-нибудь интересное спать!» Он прислушался к разговору.
— Вот ты, молодуха, женщина учёная, — хрипловатый басок Матвеича словно размяк от горячего чая и журчал довольно, размеренно. Чувствовалось, что старик приготовился к долгой и приятной беседе.
— Полно вам, Матвеич, какая я молодуха! — бабушка рассмеялась.
— А что ж, тебе сколько годков-то? Нынче на пенсию попала? А мне, считай, за семьдесят. Я, милая, ещё пятый год помню. Плесни-ка ещё стакашек… Вот ты, молодуха, женщина учёная, объясни-ка мне такое положение вещей. Я, понимаешь, последнее время всё об этом думаю. Вот ты говоришь, жаль Степана. А мне не только Степана. Я их всех помню. С одними вместе рос, других сызмальства знал. Вот я и думаю: портрет что? Картинка… Кто знает — вспомянет, кто не знает — мимо пройдёт… на одной жале память слабая. А молодые-то произрастают, что они знают о них? Ничего не знают. Им и в голову не ложится, что каждый камешек здесь праведной кровью политый, понимаешь мою мысль? Гордость должны иметь за них. А гордость не жалью питается, а делом…
