– Выходит, мы с Курбатовым даже не поговорили? – усмехнулась я.
– Вы, видимо, были на него очень сердиты.
– Черт бы побрал эту кошечку! – не выдержала я. – Ее муж вернулся из командировки?
– Давно.
– И что он об этом говорит? О ее коллеге и их совместной работе над важными документами?
– Он подал на развод, – спокойно сказал львенок.
– Ах, вот оно как!
Последний шанс остаться на свободе уплыл за горизонт. Вместо легкого облачка на небе образовалась огромная грозовая туча, которая накрыла меня с головой.
– Кто… кто ее нашел? – пересохшими губами спросила я. – Эту свидетельницу?
– Руслан Борисович Удоев. Он ехал домой от Курбатова, когда встретил приметную машину. Он просто не мог не обратить на нее внимания. Сами понимаете: кошечки.
– Почему же он сразу об этом не сообщил?
– Он сообщил, – терпеливо пояснил львенок. – Мы просто долго ее искали. Дама ведь не местная, а все опрошенные нами жители поселка показали, что гостья на машине с кошечками ни к кому не приезжала. В том числе и ее коллега по работе.
– Он что, женат?
– У него есть, скажем так, постоянная подруга. Но теперь все выяснилось. Дама призналась, ее коллега тоже дал показания.
– С чего она взяла, что это был именно выстрел? – цеплялась я за соломинку.
– Звук, напоминающий хлопок. Но очень громкий. Не похоже, чтобы вы с Курбатовым открывали шампанское, собираясь отпраздновать ваше назначение.
– У вас появилось чувство юмора, – с удовлетворением отметила я. – Да, мы и в самом деле не пили шампанского.
– И по времени сходится. Я имею в виду время смерти, согласно заключению медэкспертизы, – мягко произнес он. – Так как, Георгина Георгиевна?
– Мне надо подумать.
– Свидетельница показала, что, когда она уезжала, вы еще были в доме.
– А вам не кажется это странным? По логике вещей, убив человека, я опрометью должна была кинуться прочь от страшного места!
– Вы уничтожали свои отпечатки. Или искали какие-то важные документы.
– Господи, какие документы?!
– Итак, вы не отрицаете показаний свидетельницы?
– Нет, – вынуждена была признать я. Все, о чем поведала «кошечка», святая правда.
– Я вынужден заключить вас под стражу.
«Давно пора!» – хотелось крикнуть мне. Мы, кажется, заигрались. Он быстро нацарапал что-то на листке бумаги и пододвинул его ко мне.
«Я добьюсь, чтобы тебя выпустили под залог», – прочитала я, после чего Ярослав Борисович неторопливо порвал листок и, скомкав обрывки бумаги, бросил их в урну. Я кивнула: хорошо.
Не буду описывать те несколько дней, что мне пришлось провести в СИЗО. Ни к чему. Одно скажу: если бы не Слава, я провела бы там вечность. Когда бы еще состоялся суд? Люди ждут его годами, а некоторые, так и не дождавшись, умирают. У нас приговор – это, скорее, милость, конец мучениям. Потому что конец неопределенности. Пока томишься на нарах в ожидании конца следствия по твоему делу, могут сто раз поменяться законы или открыться новые обстоятельства, да мало ли чего. Судить никто никого не торопится, разве что по железному указанию сверху. И я бы ждала своего приговора вечность, томясь в СИЗО и хлебая баланду. Но следователь Глебов, задействовав все свои связи, быстренько организовал мое освобождение под залог, причем сумма была не такой уж значительной. Мой адвокат бил на состояние аффекта. Не ведала, мол, что творю. В схему, правда, не вписывалось тщательное уничтожение мною следов пребывания в доме Курбатова, но в нее много чего не вписывалось. Пистолет, который я прихватила с собой, отправляясь «попить чайку». Наши напряженные отношения с ректором весь этот год. Но ничего, прожевали. Пока.
