Одновременно с укрепленой грамотой взималась поручная запись (она называлась «поручная кабала») с представителей аристократии, которые ручались своими деньгами, что их конфидент не сбежит. Например, за Д. Д. Холмского дали такие записи восемь человек. Их доверие было оценено в две тысячи рублей.
Таким образом, обвинение Василия в намерении отъезда грозило серьезными неприятностями. Для самих же отъездчиков в конце XV века данный акт не имел уже практического значения — на Руси было бы глупо искать более могущественного господина, чем Иван III. Мелкие недобитые удельные князьки были не в счет. Бежать можно было только за границу, в Литву, что автоматически лишало отъездчика шансов на княжение в России. Подобные побеги были скорее демонстрацией неподчинения, недовольства верховной властью.
Остальные участники заговора, согласно летописи, должны были устроить погромы на Вологде и Белоозере и отказаться подчиняться Дмитрию-внуку. Всех их постигла суровая судьба: 27 декабря шестеро лидеров мятежников были казнены через четвертование или отрубание головы, а рядовых детей боярских посадили в разные тюрьмы.
Этот странный неслучившийся бунт, известный под названием «заговор Владимира Гусева» 1497 года, долгое время вызывал споры историков. Неясно, за что боролись стороны, кто в самом деле скрывался за спинами мятежников. Так, считалось, что в основе заговора лежали корпоративные интересы разных групп феодалитета: князья и бояре поддержали Елену Стефановну и Дмитрия-внука, а на стороне Софьи и Василия оказались более худородные дети боярские и дьяки. Другие ученые выворачивали эту схему наизнанку и видели лидерами родовитой аристократии и боярства как раз Софью и Василия, а их противников — опиравшимися на рядовое дворянство. А. А. Зимин уточнил социальную базу заговорщиков: они искали опору в «удельном княжье и новгородском окружении архиепископа Геннадия», а Дмитрия поддерживала тверская группировка придворной знати[21].
Думается, что недостаток сведений вряд ли позволяет делать столь далекоидущие выводы о заговорщиках как выразителях интересов целой социальной корпорации. Да и противопоставлять княжеско-боярскую аристократию детям боярским тоже вряд ли стоит столь категорично: конечно, это были разные корпорации «служилых землевладельцев» (по определению С. Б. Веселовского), с разной корпоративной культурой и устремлениями. В вопросе о том, кто будет наследником Ивана III, речь скорее шла о личных и придворных связях и симпатиях, чем о том, что Василий III и Дмитрий-внук воплощали в себе некие разные социально-политические программы. Нет никаких оснований видеть в источниках борьбу социальных идеалов, а не личностный конфликт из-за престола государства Российского.
