«Неужели письмо?» — У нее замерло сердце. Почта давно не приносила ей писем. Пальцы девушки дрожали, когда она открывала ящик: может быть, от усталости, может быть, от тревоги. Кто знает, что несет письмо? Слишком уж часто белые треугольнички служили вестниками беды, сообщали о гибели родных и близких. За страшную блокадную зиму Рита потеряла почти всех родных. Последним она лишилась отца. Он не захотел уехать из Ленинграда, работал на заводе, делал снаряды для фронта. Отец так и умер у станка. Свалился, когда от голода, холода и постоянного напряжения иссякли последние силы. Товарищи подбежали к нему — он не дышал. С тех пор Рита жила совсем одна.
— От кого письмо? — с тревогой проговорила она, не замечая, что думает вслух.
Но в ящике было не письмо. Рита достала повестку.
«Районный военный комиссариат просит Вас с получением сего явиться по адресу: улица Рубинштейна, 40».
Она хорошо знала этот дом. Прежде там помещался клуб служебного собаководства, и Рита в нем постоянно бывала. Но что там делать сейчас? Уже десять месяцев длится блокада Ленинграда. В городе давно не осталось ни одной собаки. Ни собак, ни кошек, никаких животных вообще.
У себя в комнате Рита подошла к столу, взяла старенький примус и поболтала его. Слабо заплескался керосин. Она обрадовалась: все-таки можно согреть чайник. Подкачала примус, вытащила из противогазной сумки, которую постоянно носила на боку, кусок хлеба — остаток дневного пайка. Хлеб был уже настоящий, необычайно вкусный, — не тот, что ели в минувшую зиму. Зимой в хлеб чего только не примешивали! И молотую древесину, и пыль, сметенную со стен складов, где раньше держали муку. Теперь обходились без этого. Через Ладогу в Ленинград везли продовольствие: зимой — по льду, летом — на пароходах и баржах. Хлеб теперь был настоящий, и давали его больше, чем зимой, но после долгих месяцев голода Рита никак не могла наесться. Получая дневной паек, с трудом удерживалась от того, чтобы не проглотить его сразу. Днем часто засовывала руку в сумку противогаза и отщипывала по кусочку. Сейчас можно съесть весь остаток. Рита нарезала хлеб тоненькими ломтиками и стала поджаривать на огне. Поджаренный хлеб вкуснее, а главное, съедается не так быстро.
Рита жевала горячие ломтики, запивала дымящимся кипятком и все думала о повестке, о доме на улице Рубинштейна. Когда она попала в этот дом в первый раз?
Пожалуй, с тех пор прошло почти десять лет — больше половины всей ее жизни. Ей пришлось пойти туда из-за Джальмы.
