Проходя через последнюю рощицу, я бросила взгляд на коттеджи, где жили монахи, черепичные крыши розовели в пасмурном свете. Я поняла, что мне хочется хоть на миг увидеть брата Томаса – чтобы липкий утренний воздух расступился и он возник из него, как тогда в саду.
Дойдя до калитки розового сада, я содрогнулась при мысли, что там лежит палец матери, и вспомнила о том, о чем не думала уже многие годы. Мать и ее milagros.[2]
Когда я была подростком, она как нечто само собой разумеющееся заказала их по паршивенькому католическому каталогу. Мне они напоминали брелоки, не считая того, что все это были части расчлененного тела: ноги, сердца, уши, туловища, головы, руки. В конце концов я вообразила, что это приношения, молитвы в виде недугов просительницы. Когда мать думала, что у нее катаракта, она оставляла у статуи Сенары чудодейственный глаз, а когда колено воспалялось от артрита, оставляла чудодейственную ногу.
Я не могла не задуматься, уж не считает ли она свой палец наивысшей жертвой.
Обогнув церковь, я направилась по обрамленной деревьями аллее к монастырской приемной, расположенной рядом со входом в аббатство. Она напоминала небольшой коттедж. Над крыльцом находился покатый навес, увитый пожухлой жимолостью. Внутри я увидела лысого монаха с кустистыми бровями, изогнувшимися над очками в черной оправе.
Он кивнул, когда я прошла мимо него в помещение, которое монахи называли подарочной лавкой. Я окинула взглядом развешенные напоказ сети, повернула скрипучую подставку с четками и медальонами святых. Потом обратила внимание на стопку зеленых буклетов, взяла один и удивилась, увидев, что это та самая брошюрка, которую напечатала Кэт – «Русалочья сказка».
Я раскрыла ее на первой странице.
Согласно преданию, приведенному в «Legenda Aurca:[3] Чтения о святых», в 1450 году прекрасная кельтская русалка по имени Асенора выплыла на берег Корнуолла, где недавно был учрежден бенедиктинский монастырь. Сняв свой рыбий хвост и спрятав его среди скал, она пешком обошла место и обнаружила мужскую общину. Много раз она тайком…
– Это история нашего русалочьего кресла, – произнес чей-то голос, и, оторвавшись от книжки, я подняла глаза на лысого монаха со скрещенными на груди руками, словно наглухо заколоченного. На шее у него висел большой деревянный крест, а по углам рта залегли морщины уныния. – Один из наших монахов написал. Боюсь, сплошные выдумки.
– Мне всегда нравилась эта история, – ответила я, осознав, что уже много лет не слышала ее. Многое теперь казалось мне расплывчатым и неясным.
