— Любительницей чего?
— Читать молитвы, вот чего. Я ни разу не слышала, чтобы она заговаривала о боге — как, впрочем, и ты тоже.
Эдди фыркнула и нагнулась к сундуку, где на самом дне покоился какой-то предмет, завернутый в кусок шелка. Эдди взяла сверток в руки, развернула и замерла, пораженная: на нее смотрело лицо человека, который помогал Эмме сесть в поезд.
— Это ее брат, — сказала Эдди, передавая портрет Уэлкам.
— Очень интересный мужчина, — заметила Уэлкам.
— Ну, я не знаю… Если бы ты видела его во плоти, то сейчас бы этого не сказала. Уж больно мерзкий это тип.
— Она то же самое говорит. — Уэлкам поднесла портрет поближе к глазам, чтобы получше его рассмотреть, а потом вернула Эдди.
Эдди оставалось только недоумевать, с какой стати Эмма возит с собой портрет брата, коли так уж его ненавидит. Впрочем, могло статься, что она собиралась вставить в рамку от портрета фотографию своего мужа, ну а коль скоро такового не оказалось, вынимать из рамки дагерротип с изображением Джона Роби не имело никакого смысла.
Эдди положила портрет на дно и стала как попало наваливать в сундук вынутые из него вещи.
Уэлкам хихикнула:
— Думаешь, она не догадается, что ты рылась среди ее тряпок? Ты только посмотри, в каком они беспорядке — настоящее совиное гнездо!
— В таком случае сама их и укладывай, — буркнула Эдди и поднялась.
Она прошла на кухню, отрезала от буханки ломоть хлеба и сжевала его, даже не намазав джемом. Потом она некоторое время стояла в дверях спальни, наблюдая за тем, как Уэлкам старательно, вещичку за вещичкой, укладывала в сундук пожитки Эммы. Покончив с делом, Уэлкам захлопнула крышку, извлекла из замочной скважины шпильку, тщательно ее распрямила и вернула в строй шпилек на крышке бюро.
— Настоящая служанка настоящей леди, — заметила Эдди.
— Может, тебе сейчас завтрак подать? — спросила Уэлкам.
— Нет. Подай мне лучше стаканчик виски. — Эдди направилась было в гостиную, но потом повернулась и, склонив голову набок, посмотрела на Уэлкам.
— Выпьешь со мной? Или твое религиозное чувство запрещает и это тоже?
— Господь не одобряет пьянства, — сказала Уэлкам, но потом, усмехнувшись, добавила: — Но полагаю, он не будет возражать, если я выпью рюмочку-другую, чтобы облегчить ломоту в своих усталых ногах.
Эдди кивнула ей в ответ, а сама с улыбкой подумала, что Уэлкам наверняка была в свое время не дура выпить и повеселиться.
Прежде чем уснуть на диване в гостиной, Эдди выпила два или три стакана виски — а может быть, даже четыре или пять. Временами она позволяла-таки себе надираться; и когда проснулась, никак не могла вспомнить, сколько выпила Уэлкам — столько же или чуть меньше — и, что более важно, о чем они с ней разговаривали. День клонился к вечеру, и, кроме Эдди, в доме, похоже, никого не было. Отбросив плед, которым ее накрыла Уэлкам, Эдди поднялась на второй этаж и заглянула в спальни девушек, но те еще не вернулись из города. Эдди подумала, что они вполне могли подцепить в салуне парочку ковбоев. Оставалось надеяться, что они выпили не слишком много и в состоянии еще работать. Эдди решила, что в последнее время уделяла девицам недостаточно внимания, а это не дело. Она всегда считала, что должна быть для своих девушек кем-то вроде матери. Ну, ничего — когда закончится вся эта история с Эммой и ее деньгами, она обязательно устроит для двух своих пансионерок вечеринку.
