Полиция явилась в одиннадцать. Уж не знаю, точно ли – как я сказала – кто-то видел, что какой-то мальчик лез через ограду. Возможно, кто-то из соседей заметил огонь или дым моего костра или свет фонарика, когда я бродила возле дома. Как бы то ни было, полиция явилась, и, должна тебе признаться, ее появление меня обрадовало. Думаю, если бы мне пришлось провести там целую ночь, когда снаружи все стихает и действительно чувствуешь, что город спит, я бы и впрямь сошла с ума от беготни крыс и кошек, от воя ветра и других шумов, которые мое воображение приписало бы невесть каким призракам. И когда пришла полиция, я не спала, а, дрожа от страха, сидела скрючившись на плите.
Слов нет описать, что творилось дома, когда меня привели. Бедный дедушка Панчо с глазами, полными слез, все допытывался у меня, почему я совершила такое безумство. Бабушка Элена меня журила и в то же время исступленно ласкала. Что ж до тети Тересы – на самом-то деле двоюродной бабушки, – проводившей все время в бдениях у покойников да в ризницах, она кричала, что меня надо поскорей отдать в пансион, в колледж на авениде Монтесде-Ока. Семейный совет, видимо, продолжался далеко за полночь, я еще долго слышала, как они там спорят. На другой день я узнала, что бабушка Элена в конце концов согласилась с мнением тети Тересы, скорей всего – как я теперь думаю, – она просто боялась, как бы я вдруг не повторила свою выходку, и еще она знала, что я очень люблю сестру Теодолину. На все их предложения я, естественно, отвечать отказалась, сидела, запершись в своей комнате. Но, по сути, перспектива покинуть дом была для меня не неприятна: я думала, что отец таким образом лучше почувствует мою месть.
Не знаю, что тут повлияло: поступление в колледж, дружба с сестрой Теодолиной или мой душевный кризис – возможно, все вместе. Но я отдалась религии с той же страстью, с какой увлекалась плаваньем или верховой ездой: как будто речь шла о жизни моей или смерти. Так было со мной до пятнадцати лет. Что-то вроде безумия – с тем же неистовством, с каким она плавала в море ночью, даже в бурные ночи, – будто бросалась плыть в непроглядный мрак религии, окруженная тьмою, гонимая неукротимой душевной бурей.
Вот падре Антонио: он говорит о страстях Христовых, с жаром описывает муки, унижения и кровавую жертву на Кресте. Падре Антонио высокого роста, и – странное дело – он похож на ее отца. Алехандра плачет, сперва молча, затем все громче, плач переходит в судорожные рыдания. Она убегает. Перепуганные монахини бегут за ней. Вот рядом с нею сестра Теодолина, она утешает плачущую, потом подходит падре Антонио, тоже с намерением ее успокоить. Пол подымается и опускается под ее ногами, как дно лодки. Пол вздымается как морской вал, комната почему-то увеличивается, потом все начинает кружиться
