— Почему?
— В таком состоянии, извиняюсь, они всегда всем полицаям, как только те попадались на глаза, любили пересчитывать зубы. А кулачище у них был — не приведи господи!
— Куда он направлялся? — остановил лирические воспоминания полицая Хейниш.
— Прямехенько на заднее сиденье. Чтобы, значит, отдохнуть…
Хейниш поиграл карандашом и спросил чуть ли не любезно:
— Он свалился до или после того, как ты выстрелил?
Зазроев побледнел. Зто было удивительное зрелище — вспыхнувшая бледность, которая светилась сквозь паранджу щетины.
— Я не стрелял, господин штурмбанфюрер. Можно же проверить — я с вечера почистил винтовку и не сделал из нее ни одного выстрела.
— Тогда кто же стрелял?
— Вообще никто не стрелял, — пожал плечами полицай. — Ночь прошла спокойно…
— Ти опьять отшень любишь шютка шютиль, За- зрой, — не удержался Функель, — Ти не стреляйт, никто не стреляйт, а Мюллер застреляйт. На твой пост застреляйт, Зазрой!
Лихорадочные мысли метались в голове Кристины Бергер. Не возникало никакого сомнения в том, что вот сейчас Хейниш минута за минутой, шаг за шагом проверит маршрут и действия Мюллера и обязательно узнает, что обер — лейтенант проявил к ней, если так можно сказать, автогалантность. Сразу возникает вопрос: почему сама не рассказала? А если не рассказала, значит, скрыла. Почему скрыла? Не подозрительно ли, что она скрывает, казалось бы, безобидный факт? Ведь волокитство для бабника Мюллера — норма поведения, явление такое же естественное, как употребление ежевечерне нескольких рюмок шнапса… И Кристина решила упредить расследование штурм- банфюрера.
— Господин Хейниш, позвольте мне сказать. Возможно, зто будет важно для хода следствия.
— О, безусловно, фрейлейн! — начальник СД весь превратился во внимание.
— Вчера вечером, когда я, идя со службы, поравнялась с офицерской столовой, меня встретил обер- лейтенант Мюллер и предложил подвезти домой. Я согласилась с благодарностью. Так что, когда он возвращался…
— Когда вы ушли со службы?
— В начале одиннадцатого. Минут пятнадцать, не больше.
— А когда прибыли домой?
— Когда я вошла в комнату, был как раз одиннадцатый час.
— Мюллер зашел к вам?
— О нет! Он сильно выпил, а мне не желательно усложнять отношения с господами офицерами… Он проводил меня до калитки и уехал.
Хейниш задумчиво вставил карандаш в мраморную конусообразную подставку, которая щетинилась отточенными грифелями. «Если ей верить, то Мюллер убит между одиннадцатью и двенадцатью часами. Но полицай твердит, что видел его живым еще в полночь!..»
