— Мне надо кое о чем спросить тебя.
— Спросить меня? — он насторожился так, как если бы я вдруг встала перед ним на одно колено.
— Да. Мама приезжает на выходные, и я думала, ну, если ты не возражаешь, может, ты встретился бы с ней?
— Встретился с ней?
— Да. С мамой.
— С твоей мамой?
— Да. Она здесь ненадолго, тебе не надо оставаться…
— Что это еще за мутотень, малыш? — его глаза широко открываются: он удивлен, не верит своим ушам. Он трясет головой.
Плохие признаки.
— Какая еще мутотень? — спрашиваю я в искреннем изумлении.
— Такая вот.
Он встает с дивана и идет в кухню. Все еще трясет головой.
— В чем дело? — спрашиваю я. Ответа нет. Он просто уставился в окно. Наконец он что-то говорит, скорее себе самому, чем мне, поэтому я не слышу что.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, — произносит он с преувеличенно четкой дикцией, — что не надо на меня давить.
— Давить? — говорю я и чувствую, как злость льется потоком в обоих направлениях. — Что ты имеешь в виду? Я что, давлю, когда прошу встретиться с моей мамой? Она не дикий зверь. Просто человек.
Он смотрит на меня так, как будто я говорю не о том.
— Мы с тобой только начали встречаться, — говорит он, спуская свой гнев до деления «четыре». — Это еще не та стадия, на которой знакомят с родителями, так ведь?
— Не знаю. Никогда не думала, что существует такая стадия.
Он пристально смотрит в потолок и испускает театральный вздох.
— Похоже, это становится слишком обременительным.
— Обременительным?
— Я не хочу, чтобы у тебя создалось неправильное представление о вещах. Я просто не хочу, чтобы ты считала это чем-то, чего на самом деле нет.
— А чем я это считаю?
Он пожимает плечами.
— Не знаю. Но ты все время выдвигаешь дополнительные условия.
— Дополнительные условия? Эдам, это же не пункты контракта.
Он улыбается. Такой улыбки прежде у него не бывало, и она ему явно не идет. Он становится таким высокомерно-самодовольным. Надуто-напыщенным. И уродливым.
— Я просто спросила, не хочешь ли ты встретиться с мамой, и все.
Затем, уже спокойный, он выходит из комнаты — и из квартиры.
— Эдам, постой!
Но уже поздно.
Час спустя он возвращается.
— Прости меня за то, как я себя повел, — говорит он, стоя на пороге.
— Ладно.
Из-за спины он достает бутылку вина. Я переламываю себя и улыбаюсь, и он идет за мной в квартиру.
— Я слишком остро среагировал, — объясняет он, сдирая наклейку с пробки.
— Да нет, — говорю я тоном не менее дипломатичным, — я сама виновата. Я тороплю события, часто воспринимаю вещи такими, какими хочу их видеть. Хочу сказать, что нет ничего страшного в том, что ты не хочешь увидеться с мамой. Я не хотела тебя пугать.
