Нога.
Крупная босая нога, высовывающаяся из двери.
Проходит несколько секунд, прежде чем я прихожу в себя и вижу тело, лежащее на полу лицом вверх.
Я бросаюсь вперед, в спальню, и слышу собственный голос, завывающий от ужаса.
Это он. Неандерталец. Лежит на полу, совершенно голый.
На лице следы рвоты, вылившейся из широко открытого рта на бороду, на щеку.
Рядом с головой пустая бутылка.
И, как это обычно бывает в чрезвычайных ситуациях, все становится нереальным, как бы выдуманным.
Вдруг я замечаю, что суечусь вокруг него, согнувшись, стараюсь обнаружить у него признаки жизни. Прижимаю пальцы к шее, жду, пытаясь поймать биение пульса.
Ничего.
Вытерев исторгнутое его желудком, беру его руку. Руку, лежавшую на паху, тяжелую руку — мне никогда бы и в голову не пришло, что человеческая рука может столько весить.
Я переворачиваю ее и опять пытаюсь нащупать пульс.
Ничего.
— Пожалуйста, — прошу я его, теребя за плечо свободной рукой, — пожалуйста, проснитесь!
Глаза у него открыты и бессмысленно смотрят в потолок, словно разглядывая что-то за его пределами.
И мне наконец приходит в голову: он ведь мертв. Я трогаю мертвое тело.
Но он еще теплый. Рвота на лице еще не высохла. Кожа бледная, но не как у покойников в морге.
Я звоню по телефону, по своему мобильному.
И слышу, как вызываю «скорую помощь». Слышу, как диктую им адрес, но все это происходит как бы на расстоянии. И очень медленно.
Как будто я наблюдаю всю сцену сверху. Потому что это уже не я. Не могу я быть девушкой, бросившей телефон на пол, прижавшей обе руки к груди мужчины, девушкой давящей ему на грудную клетку, старающейся вернуть к жизни мертвеца. Со мной такое не может случиться.
Пятнадцать нажатий на грудную клетку, затем два выдоха в рот при зажатом носе. Так нас учили на курсах при больнице Св. Иоанна. После того как умер папа. Когда я получала знания, которые мне были нужны за год до этого. Я слабо помню практические уроки на пластиковых манекенах, когда кто-то говорил нам, что не следует бояться нажимать слишком сильно, даже рискуя сломать ребро.
Я нажимаю сильно, уже в девятый раз. И внезапно одна ясная мысль выплывает из тумана этого воплощенного ночного кошмара. Мысль о том, что будет, если меня обвинят в его смерти? Ведь если он умер только что, а я только что вошла в комнату, то все это может показаться подозрительным.
«ЖЕНЩИНА УБИЛА ШУМНОГО СОСЕДА, А ЗАТЕМ ПОХИТИЛА ЕГО ОДЕЖДУ».
