– Перестань меня передразнивать!
– А почему ты все спрашиваешь, но про себя никогда не рассказываешь?
– Потому.
– Почему?
– Потому. Т-с-с! Погода… Завтра будет гроза. Дышать нечем!
– Да хоть снегопад! Милка!
– Что?
– А почему у нас такие маленькие розовые ушки?
– Кыш!
– А почему у нас такой сладкий маленький ротик?
– Он кусается.
– Пусть. А почему у нас такие маленькие…
– Эй!
– Розовенькие…
– Ну, это уж слишком! Ты от жары очумел!
Но он ее не слушал: теребил языком сосок и явно хотел заняться сексом. Это в который уже раз за сегодня! Кажется, начинает входить во вкус. Добром это не кончится.
Ее Глебушка был слишком хорошим. И она невольно начала меняться.
В ней вдруг проснулась совсем несвойственная ей сентиментальность. В голову стали приходить глупые мысли о том, что хорошо было бы вместе с Глебушкой уехать далеко-далеко, жить в маленьком городе, в скромном домике самой обычной жизнью, бедненько, чистенько, с кучей детишек и рыбалкой по выходным. Он на речку с удочкой – она за стирку. Что за чушь!
«Нет, не чушь… – шептал внутренний голос. – Счастье…»
Она почти не прикасалась к ворованному, боялась, что Глебушка что-то заподозрит. Хотя он никогда не будет рыться в ее вещах. Он такой… положительный.
Дошло до того, что она поехала на кладбище на могилу матери, да и свою собственную. Просто взглянуть. Поплакать. Помечтать.
И тут с ней случилась эта нелепость. Пока она бродила среди могил, предаваясь воспоминаниям и мечтая о счастье с Глебушкой, наступил вечер. Народ разошелся, а она совсем забыла о времени и обо всем остальном. Глебушка сегодня работал допоздна и к ней заезжать не собирался.
«Ах, какие миленькие цветочки! – думала она, стоя возле памятника совершенно незнакомому ей человеку. – И тишина такая славная. И грустно, и отчего-то хорошо…»
Здоровенный мужик возник как из-под земли. Она машинально подумала, что глаза у него пустые, а выражение лица странное, и испугалась. Мужик внимательно ее разглядывал какое-то время, будто оценивал, и вдруг двинулся к ней, держа руку в правом кармане. Ее же словно парализовало.
– Эй! Ты чего? Эй! – попыталась крикнуть Мила, но из ее горла вырвался только мышиный писк.
А мужик схватил Милу за плечо, резко рванул на себя и зажал левой рукой ее шею. Потом вынул из кармана другую руку. В ней был нож.
– Мамочки! – ахнула она. – По…
Она инстинктивно почувствовала, что сразу ее не зарежут. У мужика был взгляд маньяка, не грабителя. Это будет позорная, мучительная смерть. Она забилась в его руках, забарахталась, словно рыба, пытающаяся сорваться с крючка, чувствуя, что слабеет. Каким-то чудом ей удалось вырваться, и она попыталась убежать, изо всей силы лягнув его ногой в пах.
