Мы с Холмсом, не отрываясь, смотрели на существо в гробу. Никогда прежде в совместных приключениях не доводилось нам видеть ничего подобного.
Вдруг от порыва ветра со звоном захлопнулись воротца склепа. Этот шум, казалось, побудил Ван Хельсинга к действию.
— Пора, — отрывисто произнёс он. — Иначе скоро она восстанет вновь.
Словно заворожённый, я смотрел, как профессор достаёт из саквояжа большой молоток и деревянный кол с заострённым концом около фута длиной.
— Посветите, Холмс.
Мой друг поднёс фонарь ближе к гробу.
Я подался вперёд, в тусклый кружок света.
— А другого способа нет? — всё ещё надеясь избежать предстоящего, уму не постижимого действа, спросил я.
— Прошу вас, постарайтесь понять, доктор. То, что вы сейчас видите перед собой, — не Виолетта Маркэм. Это всего лишь оболочка, захваченная и осквернённая злыми силами Дракулы. Чтобы освободить её душу и дать ей вечный покой, мы должны разрушить эту оболочку. — Голландец покачал головой. — Другого способа не существует.
Сказав это, он поместил конец кола над сердцем существа, лежащего в гробу, и поднял молоток, чтобы нанести удар. С пугающей внезапностью глаза существа распахнулись, горя безумным, лихорадочным огнём. Злобный рот искривился звериным оскалом. Ван Хельсинг пытался отвести взгляд от этих горящих глаз, но тщетно — он оказался в их безраздельной власти. Рука с молотком безвольно опустилась, и профессор отступил от гроба.
Холмс действовал молниеносно. С большим проворством он прыгнул вперёд, передал мне фонарь и выхватил инструменты из ослабевших рук Ван Хельсинга. Склонившись над гробом, он вонзил кол в грудь уже поднимающейся девушки, изо всех сил ударив по нему молотком. Она рухнула вниз, содрогаясь всем телом, словно в конвульсиях. Холмс ударил ещё раз, и, когда кол глубоко вошёл в сердце, с алых губ существа сорвался отвратительный вопль. Острые белые зубы обнажились, а на губах выступила розовая пена. Из раны вокруг кола хлынула кровь, проступая на саване тёмным расползающимся пятном.
Холмс в третий раз ударил по деревянному колу. Постепенно конвульсии стали ослабевать, и полные звериной злобы глаза закрылись навсегда.
Тело было неподвижно.
Холмс уронил молоток, спотыкаясь, подошёл к двери склепа, облокотился на неё и дышал всей грудью. Я приблизился к нему на нетвёрдых ногах, чтобы глотнуть свежего и холодного ночного воздуха.
Через несколько мгновений к нам подошёл Ван Хельсинг.
— Вы совершили очень смелый поступок, друг мой, — тихо сказал он, кладя руку на плечо Холмса. — Идите, взгляните.
