Поистине, улица для Пенрода была совершенно пуста!
Идти домой просто так представлялось Пенроду невыносимой скучищей, и он пустил в ход собственную фантазию. Фантазия послушно заработала. Миг – и скучная улица неузнаваемо изменилась. Конечно, разительные перемены из всех прохожих заметил лишь один наш герой, но что ему было до остальных! Он прямо на ходу сочинял и разыгрывал драму, и героем этой драмы был, разумеется, он сам.
Ну, мог ли, к примеру, заподозрить фонарный столб, с десяток лет тихо и мирно простоявший на углу улицы, что теперь ему отведена роль коварнейшего врага мистера Пенрода Скофилда. Осадив перед столбом «горячего скакуна», Пенрод внимательно посмотрел прямо в глаза врагу. Вначале он взирал на столб с презрением, но постепенно презрение сменилось глубокой ненавистью. В результате герой наш закатил столбу несколько звонких пощечин. Затем он тронул коня. Однако Пенрод лишь сделал вид, что уезжает. Резко обернувшись, он сложил руку пистолетом.
– Пф! Пф! Пф! – очень громко произнес наш герой, из чего внимательный наблюдатель легко мог вывести, что пущен в ход револьвер.
О поведении фонарного столба можно судить лишь в общих чертах. По-видимому, он замыслил против нашего героя нечто гнусное и за это заработал пощечину. Потом он пытался нанести Пенроду вероломный удар в спину. Тут-то герой, чрезвычайно искушенный в таких делах, сразил фонарный столб выстрелом.
Предоставив заботу о трупе безутешным родственникам, Пенрод спокойно спрятал воображаемый револьвер в столь же воображаемую кобуру и пришпорил воображаемого горячего скакуна.
Он несся по улице, время от времени вновь натягивая поводья, чтобы свести счеты с очередным заклятым врагом. При первых же подозрениях он командовал:
– Тпру, Чарли!
Иногда, правда, верный скакун превращался в Майка или Вашингтона. Захваченный водоворотом событий, Пенрод не придавал значения таким мелочам. Важнее то, что при всем разнообразии, это были мужские имена. Ни один мальчик не может представить себя в подобных ситуациях верхом на кобыле.
Итак, герой наш ехал верхом на коне, отстреливался и мало-помалу приближался к дому. Однако для окружающих драма Пенрода развивалась почти незаметно. Три или четыре года назад, разыгрывая подобные страсти, Пенрод поднял бы шум на всю улицу, а выстрелы из револьвера изображал бы так громко, что их слышали бы в соседнем квартале. Но теперь Пенроду было уже двенадцать, и он не собирался выставлять себя на посмешище. Все «тпру» и «н-но!», и «Пф! Пф! Пф» (выстрелы из револьвера) произносились едва слышным шепотом. Ибо эта игра принадлежала ему, и он решился бы обнародовать ее не раньше, чем сумел бы воплотить воображаемое в действительность. Потому что в раннем детстве нас захватывает игра, и любая палка может быть лошадью, мечом или копьем. А двенадцатилетний мальчик, если и прибегает к таким несолидным средствам, то все-таки отдает себе отчет, что они смешны и недостойны мужчины.
