— Никто не может войти, — поспешил он ее уверить. — Хозяин квартиры — единственный человек в доме, кроме нас (мой слуга не ночует сегодня дома), но он не услышит, а если услышит кто-нибудь с улицы, то подумает, что это я занимаюсь по утрам музыкой.
Он бравурно заиграл песнь тореадора. Диана слушала, стоя рядом с ним, губы ее были полуоткрыты, глаза сверкали.
— Где бы раздобыть кастаньеты? — воскликнула она.
Она окинула взглядом комнату, подбежала к столу и, схватив два пучка нарциссов, прикрепила их к волосам; ее маленькое личико выглядело вызывающе под цветами.
— Ну, вот, — воскликнула она, — накинув на плечи в виде шали шелковый платок, лежавший на кушетке. — Начните сначала.
Гюг сыграл вступительные такты, и Диана начала исполнять знаменитый танец.
Он смотрел на нее сквозь опущенные веки.
Она казалась сейчас пламенем, порывом, экзотическим цветком, в каждом ее движении, в развевающихся волосах, в полуоткрытых губах искрилась радость жизни.
— Пойте, — сказал он ей тихим голосом, играя вступление к песне любви.
Голос Дианы привел его в изумление — в нем слышалась глубина и сила. Это был, правда, необработанный, но выдающийся голос.
Опьяняющий запах нарциссов стал сильнее, как будто бьющие через край жизненные силы Дианы оказывали влияние даже на цветы.
Гюг прекрасно играл. Музыка, радость, любовь, казалось, заполнили комнату. Последние ноты прозвучали, как любовный призыв, и Диана, обессиленная, бросилась на кушетку. Гюг приблизился к ней; она взглянула на него, все еще во власти музыки.
— Кармен! — сказал он сдавленным голосом.
— Дон-Жуан! — воскликнула она, смеясь.
Он схватил ее за руки. Он вспомнил поездку домой в предрассветной мгле, сонное лицо Дианы, прижавшееся к его плечу, ее полураскрытые губы, ее беспомощный вид.
Тогда она была так близко. Он поднял руку и обнял ее.
— Кармен! — повторил он вдруг охрипшим голосом.
Гюг увидел, как краска сбежала с пылающего лица Дианы, почувствовал, как бешено забился пульс под его рукой, как вся она задрожала от его легкого прикосновения. Его глаза остановились на ее губах, готовых к поцелую. Он понял, что победил. Но в эту минуту с улицы раздался смех и голос Виндльсгэма, зовущий его по имени.
