.) и многие другие блюда кубинской кухни...».
Долго еще продолжалась наша беседа с кубинской патриоткой.
Что касается впечатления Фиделя Кастро от встречи с Че, то он весьма самокритично отмечал, что в тот период Гевара «имел более зрелые по сравнению со мной (Фиделем. — Ю.Г.) революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более продвинутым. По сравнению со мной он был более передовым революционером»[38].
Послушаем и Гевару:
«Я беседовал с Фиделем всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд предстоящей экспедиции. После пережитого во время моих скитаний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось много, чтобы толкнуть меня на участие в революции против любого тирана. К тому же Фидель произвел на меня впечатление исключительного человека. Он был способен решать самые сложные проблемы. Он питал глубокую веру, был убежден, что, отправившись на Кубу, он достигнет ее. Что, достигнув ее, он начнет борьбу, что, начав борьбу, он добьется победы. Я заразился его оптимизмом...»[39].
Но при всем своем романтизме мечтателя Гевара по натуре еще и глубокий аналитик, уже в те годы он взвешивает и размышляет:
«Победа, — вспоминал он об упомянутой выше первой беседе с Фиделем, — казалась мне сомнительной, когда я только познакомился с командиром повстанцев». Другое дело, что при этом Че не считал таким уж плохим делом «умереть на берегу чужой страны за столь возвышенные идеалы»[40].
И молодой врач принимает решение — помочь «на чужом берегу» людям стать свободными, коль скоро на своей родине пока нет для этого условий. Прощаясь с Фиделем после беседы, Че скажет ему: «Можешь рассчитывать на меня. Тебе потребуется врач...»[41].
Что касается родины Гевары, президент Аргентины Перон, в оппозиции к которому находилась вся семья Че, осенью 1955 года был свергнут. Но кем?! Опять же генералитетом...
(Автор именно в эти дни прибыл в Буэнос-Айрес на работу в советское посольство, по долгу службы общался с этими новыми правителями аргентинской земли — и с президентом генералом Арамбуру, и с его вице, контр-адмиралом Рохасом. Помню, как по поручению посла я выражал соболезнование последнему в связи со смертью одного высокопоставленного чиновника. Цепочка иностранных дипломатов медленно проплывала мимо вице-президента, тот внимательно и приветливо выслушивал слова каждого. Когда при моем приближении протокольщик, стоявший у него за спиной, пробормотал название моей страны, Рохаса передернуло, на лице появилась гримаса как от чего-то гадливого и опасного. Усилием воли он заставил себя вложить в мою протянутую руку два пальца (не преувеличиваю!), тут же поспешил выдернуть их и учтиво повернулся к следовавшему за мной бельгийскому советнику... Вскоре в стране было введено осадное положение. Принимались другие жесткие меры в борьбе с инакомыслием).
