Ну вот. Опять остановка. Путь преграждает образ носилок. Словно запрещено наклониться и посмотреть, кто на них лежит. В общем-то это и так известно. Мать перерезала себе вены. Элоди обожгла руки. Обеим наложили повязки до самых плеч. И тем не менее. Не стоит наклоняться. К тому же один из людей в белом сказал: «Отойди, малыш. Здесь не на что смотреть». Жантома, наверное, всю жизнь будет преследовать это абсурдное назойливое сомнение. Почему ему не разрешили посмотреть?
Он отодвинул кресло, сделал несколько шагов, пытаясь разорвать прилипшую к телу паутину прошлого. Далеко же он продвинулся! Возможно, ему удалось очистить от налетов какие-то детали, как того хотел Бриюэн. Но что сталось с тем диким желанием писать, из-за которого он бросался к рабочему столу, как любовник к телу возлюбленной? Разозлившись, он порвал листок, на котором только что выводил слова. К черту плоскодонку! Нет ему никакого дела до плоскодонки и до всего остального.
Ладно. Хорошо. Возможно, он просто психопат. Но шесть лет назад изо дня в день он легко мирился со своим слабоумием. Ему не приходилось рыться в глубине души, чтобы вытаскивать фразы. Они сами поднимались из глубины души, как вода из колодца. Доктор! Доктор! Прослушайте меня. Все началось, когда я увидел, как работает Мириам. Ее гороскопы. Ее нелепый узор строчек, претендующий на изображение реальной жизни. Меня это привело просто в шок. Я сказал себе: время теряю я. Мне следовало бы написать вовсе не «Бириби». Надо написать о себе. О себе, доктор. О том, что есть во мне уникального, понимаете. Именно в тот момент я прозрел. У меня нет своего «я». Причем нет с детства. Поймите. Я гоняюсь за призраками. Не могу ничего уловить. Моя подлинная сущность обитает совсем рядом со мной, но она скрыта, стоит как бы на шаг сзади. До встречи с Мириам я был почти счастлив. Ни в чем не сомневался. Но теперь я знаю. Пока я снова не стану самим собой, мне придется все время блуждать. Жантом! Фантом! Одно и то же, правда? Ну помогите же мне. Верните меня к живым людям.
Он набрал номер доктора Бриюэна, договорился о встрече. Потом, согнувшись, как наказанный ребенок, залез в ванну. Хорошо же в теплой воде. В ней он плавает. Как только что начинающий осознавать себя зародыш. Задремал. Весь день ему предстоит оставаться в серых потемках сердца и мысли. Его потихоньку охватывают мечтания. Возможно, раз он расслабился, они навеют ему образы, до сих пор скрывавшиеся в каком- нибудь темном закоулке его памяти. Он увидел второго санитара. Увидел и носилки, на которых под покрывалом лежит тело, но не матери и не тети. Решил, что память превратилась в сообщницу его сознания, порождающего химеры. Она придумывает. Она творит. Ему хочется дать ей полную волю. Но в то же время он хотел бы узнать,
