Припоминаю, что он выбрал вопрос, который и меня мучил многие годы: если мы, христиане, учим, что спастись можно только верой в Искупителя нашего Иисуса Христа, то что же будет с душами, которые обитали на земле до прихода Христа и не могли приобщиться Слова Его? Неужели они осуждены навеки? Неужели все пророки, от Экклезиаста до Малахии, и царь Давид, и царь Соломон, и сотни других ветхозаветных праведников не сподобятся жизни вечной?
Видимо, и других слушателей тревожило это противоречие. Потому что, когда Пелагий обрисовал его во вступительной части на примерах многих отдельных судеб (вспомнить хотя бы Иова — ведь ему сам Господь сказал, что он прав! так неужто и для него нет дороги в рай?), воцарилась тишина. И тогда, после долгой паузы, Пелагий — да, он уже овладел многими приемами риторского искусства к тому времени — начал приводить отрывки из посланий апостола Павла, отвечающих на этот вопрос.
«И до Закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет Закона» — вот главный ответ, вот ключ к пониманию!
«Где нет Закона, нет и преступления», — говорит апостол Павел в Послании к римлянам, 4:15.
Христос своей гибелью на кресте искупил, освободил от греха не только всех живущих и еще не рожденных, но и всех живших до него. Такова непомерная любовь Бога к человеку, что он Сына Своего отдал на мученическую смерть, чтобы спасти души даже умерших. Ветхозаветные пророки спасены будут не исполнением старого закона (который многие из них не раз нарушали), но крепостью веры своей. Эта вера была сохранена ими, расширена в мире, это она готовила уши и сердца людей к проповеди Христа. В этом их оправдание, в этом их спасение.
Было бы очень неуместно сказать, что чтение Пелагия «прошло с успехом». Волнение слушателей было другого рода. Так осажденные в крепости слушают известие о том, что враг не всесилен. Так мы, осаждаемые снаружи и изнутри силами греха, проникались надеждой на то, что с помощью Христа врага можно победить и отбросить.
Был только один человек, оставшийся по виду спокойным, даже скептично-ироничным, — рабби Наум. Да-да, свободомыслие в Риме тогда было столь широко, что даже еврейский раввин, глава местной общины, допускался на собрания ученых христиан и принимал участие в дебатах. Спросили его мнение об услышанном. Он сказал примерно следующее:
— По-моему, римский ритор Пелагий замечательно истолковал послания римского всадника Савла.
Хозяин дома мягко заметил ему, что здесь он среди благожелательных слушателей и может не бояться высказаться прямо. Но раввину было нелегко раскрыть пошире вековые створки своей раковины.
